Непереводимая игра слов

В эту оценочную амбивалентность укладывается – «с нежностью Прокруста», ага, – вообще вся жизненная траектория Веры Полозковой, ее творческая биография и ее success story. Немножко вундеркинд – стихи пишет с пяти, на журфак МГУ поступила в пятнадцать, тогда же в подарок на день рождения получила свой первый, самоизданный (тиражом триста пятьдесят экземпляров) сборник. Первый настоящий сборник с кокетливым названием «Непоэмание» в 2008-м в своем «Геликоне» издал мэтр Александр Житинский, с Полозковой познакомившийся через ее блог, – Вера к тому моменту была уже востребованным и стремительно растущим фигурантом ЖЖ (завела блог в 2002-м), успешно участвовала в слэмах, приобрела репутацию первого поэта Рунета, армию восхищенных фанатов (в первую голову фанаток) и устойчивую группу убежденных ненавистников. Ну и дальше по нарастающей – вторая книжка («Фотосинтез»), внимание критиков и собратьев по цеху, снисходительно-одобряющее или ядовито-уничижительное, интервью, теле- и радиоэфиры, слава «эстрадного поэта» – «что поделаешь, человек умеет читать стихи», заметил в 2009-м в Верин адрес коллега Дмитрий Быков, – и слава «девочки наизнанку», конвертирующей свою лирическую жизнь, поэтическую и личную, в непрерывное реалити-шоу в ЖЖ. Премии – «Поэт года ЖЖ», «Неформат», премия Риммы Казаковой… Восторги: беспримесная свежесть, несравненная искренность, прорыв, vero4ka forever. Обличения: пошлость, банальность, вторичность. И – нечастые попытки спокойного профессионального разбора.

Да, отчетливый инфантилизм, надрывная лирика – слишком для девочек, слишком про мальчиков («я ненавижу, когда целуются, если целуются не со мной», и так далее), и самолюбование местами, и многословие часто, и наивный романтизм («свобода же в том, чтоб выпасть из вертикалей, понтов и регалий, офисных зазеркалий, чтоб самый асфальт и был тебе пьедестал», и тому подобное) – но и неожиданная гибкость, четкость, точность версификации, сильная и умная техника, неюношеская уверенность. Да, всеядность, перебор общих мест, реестр слишком явных влияний – но и несомненная узнаваемость собственного голоса, трезвость и резкость взгляда, даже когда взгляд фиксирует сугубые тривиальности. Да, но…

У самой неугомонной Полозковой между тем «да – но» менялись, и довольно стремительно. Она росла в жизни и в стихах (хотя теперь арбитры вкуса говорят, что растеряла свежесть, – правда, это говорят всегда и про всех). Она ссорилась с одними старшими товарищами (в том числе с теми, кто, как принято выражаться, «открывал ее дарование») и заводила дружбу с другими (например, с режиссером и культуртрегером Эдуардом Бояковым, который сейчас явно занимает в системе ее творческих и жизненных координат важное место). Она решила наладить свои отношения с миром, начав с себя, для чего занялась йогой, села на диету – и окончательно превратилась в хрестоматийную русскую красавицу: рост за метр восемьдесят, широкие плечи, стать, стан, русая копна, глазищи, губищи, здоровый румянец, проступающий сквозь здоровый загар. Она высадилась на новых для себя плацдармах – сначала театральном, а потом и музыкальном. Об этом она рассказывает мне, когда мы сидим в кафе на Большой Никитской: что деньги теперь зарабатывает таким вот негаданным – концертным – способом, что собрала с друзьями и соратниками музыкальный состав положить свои тексты на музыку, не рок, не рэп, но что-то вроде, думала – на раз, ну ненадолго, а оказалось иначе. Записали пластинку, выступили на «Нашествии», а потом минувшей осенью были гастроли по клубам в двенадцати городах – самая большая аудитория была в Питере, девять сотен человек[8]

.

– Нереальная цифра для девочки, которая стихи приехала читать, – говорит она с удовольствием. – Мне вот кто-нибудь скажи: ну, телка выходит на сцену с чуваками, они играют, она стихи читает, – я бы точно не пошла.

Тут ей как раз приносят вареники с вишней, и поверх вареников она объясняет, что поэзия, увы, дискредитированное ремесло, прочно ассоциирующееся в массовом сознании со скучными, сильно пьющими занудами-невротиками, – и не вполне последовательно цитирует Линор Горалик: мол, поэзия ровно такое же ремесло, как все прочие, не менее и не более важное для общества, и не стоит ее сакрализировать.

– Может, – осторожно говорю я, – штука все-таки в том, что меняется не столько само ремесло, сколько градус его социальной востребованности? Было время, когда поэзия оказалась включена в активный обмен веществ общества, и поэты стали рок-звездами, – а теперь не так, сместился фокус, вот и кажется, что в сухом остатке плохо одетые зануды-невротики?