Непереводимая игра слов

– Я, – говорит Полунин, – жаловался как-то Райкину, Аркадию Исааковичу: мол, вот, сделал спектакль, а что-то не то, публика не понимает… А он мне на это: дурак ты, дурак, учиться тебе еще и учиться. Вот сегодня ты наконец-то сделал шаг в правильном направлении. Ты натолкнулся на препятствие. И теперь тебе придется думать. Придется понимать: что, и почему, и как. А до этого ты делал всё интуитивно, «попал – не попал», и цена этому грош. Так что без дискомфорта никуда не уедешь. Но несчастье нужно только для того, чтобы сказать себе: я хочу быть счастливым. И – шаг за шагом идти к счастью. Счастье не может быть каждый день. Это нам хочется, чтобы каждый день. А на деле дорожка к счастью – трудоемкая дорожка. Но само стремление дает тебе вдохновение. И когда ты выходишь наконец на желанную полянку и вдыхаешь полной грудью – ты говоришь себе: о, всё правильно, всё сошлось. А до того – зубы сжал, стиснул, и прешь, прешь, прешь… аж трещит всё. И после – то же самое. Без этого самоистязания, без удовольствия преодоления себя ничего не будет.

– А как насчет того, – говорю я, предположив, что момент вызрел, – что вы общаетесь только со счастливыми людьми? Это правда, что ли? И как же вы их, так сказать, сепарируете от несчастливых?

– О! – Полунин оживляется. – Это великая история! Потому что на деле плюс притягивает плюс, а не наоборот. Как выяснилось, физические формулы, в которых плюс притягивает минус, не работают в человеческом пространстве. Чем больше плюсов ты собираешь, тем больше плюсов на выходе, и никак иначе. Чтобы создать спектакль, мне надо сначала создать пространство спектакля. Иногда на это требуется год-два. Пока я не найду идеальное место, идеальных людей, не вычислю их идеальную личную заинтересованность – я не могу ничего делать. Потому что мне нужна энергия вдохновения каждого. Когда я создал это пространство – я легко, как бы между прочим, начинаю что-то по нему вышивать. Вот это и есть креативный идеал. И однажды я понял, что это надо делать не только для достижения художественного результата. Это надо делать для жизни. И теперь у меня удивительная коллекция вдохновенных, счастливых, радостных людей. Кто-то думает, что счастливые люди – это те, кто ДОБИЛИСЬ. Чем дольше живу, тем больше понимаю, что всё наоборот. «Добился» – это когда взобрался на вершину, видную отовсюду. Водрузил знамя, получил медаль, премию, прославился, обронзовел в памятник. Чушь. Меня интересуют те, кто добился чего-то внутри себя. У меня сейчас больше десятка друзей, которые все – удивительно счастливые люди. Так счастливы, что ищут – с кем бы поделиться, разбрасывают счастье пригоршнями и охапками. Они – мои учителя. Хотя я как раз вроде бы чего-то «добился». А они ухитряются транслировать это счастье независимо от того, каковы их формальные достижения, сколько у них денег, есть ли у них трудности. Они сильнее мира. Они не зависят от мира, а помогают ему.

Я согласно киваю в ответ; Полунин все-таки здорово всё объясняет, даром что не философ и с анализом не в ладах. Лишь потом, позже, я понимаю, что про технологию отделения плюсов от минусов и счастливых от несчастливых он так ничего и не сказал. Наверное, как в любой алхимии, это тот неудобосказуемый, не слишком-то приятный секретный компонент, тайный ингредиент, без которого не выйдет никакого Великого Делания – и секретом которого не делятся ни с кем никогда.

* * *

Когда Слава быстрым аллюром проводит меня по своей Немаленькой Мельнице, я всё пытаюсь понять: в чем тут секретный компонент, тайный ингредиент? Как всё это получается?

Потому что я никогда не видел более волшебной обитаемой среды.

Непонятно даже не то, как на всё это хватило денег; я знаю, что до пятидесяти лет Полунин и впрямь практически жил в автофургоне и имущества имел пару чемоданов, – но все-таки теперь (и уже довольно долго) он в когорте самых востребованных и успешных артистов мира… Непонятно, как хватило времени, упорства и фантазии – всего-то за восемь, что ли, лет, которые Слава с женой, близкими, соратниками и друзьями превращают Мельницу в уникальный дом – творческую лабораторию.

И главное, непонятно, как сам я мог пытаться поглядеть «глазами клоуна» и понять Славу Полунина, не поглядев на этот его бивуак.