Непобежденные

— Там, — кивнул он на открытые двери ЗАГСа.

— Что ж, надо уважить фронтовика.

Следом из машины выскочил молоденький лейтенант, совсем мальчишка, вдвоем они вошли в сумрачное помещение, оба пожали руки Ивану, Нине, женщине за столом, генерал серьезно, а лейтенант с веселым озорным любопытством. Потом все расписались в какой-то книге. Подпись генерала показалась Ивану знакомой, он еще наклонился над книгой и вспомнил: точно такая же подпись была на Почетной грамоте. «Там стояло: «Командующий войсками Ив. Петров».

— Что ж это?! — пробормотал он. — Да я теперь!…

— Не сомневаюсь, — сказал генерал, словно читал его мысли. — Героя сразу видно. К другому бы я в свидетели не пошел.

Он снова пожал всем руки, пожелал счастья, победы над врагом и вышел, добавив, что не может больше задерживаться, ждут дела.

Эта случайная остановка породила в душе командарма тихую и светлую печаль. Всю дорогу он не проронил ни слова, вспоминая другие свадьбы, довоенные. О них в Ташкенте оповещали длинные медные трубы — карнаи. Карнаям стонуще вторили сурнаи. Бубны то и дело вскидывали свою пулеметную дрожь. Чтобы весь город знал и торжествовал вместе с молодыми, с их родными и друзьями. А теперь приходится справлять свадьбы так вот, второпях, отпросившись у войны на несколько часов. Но и это радовало. Какую же надо иметь веру в победу, чтобы справлять свадьбы в Севастополе?!

А Иван в это время вел свою Нину по залитому солнцем Приморскому бульвару и все никак не мог придти в себя от случившегося.

— Ну влип, так влип, — растерянно повторял он.

Нина молчала, не замечая двусмысленности этой фразы, у нее были свои думы, свои беспокойства, куда более серьезные, чем у Ивана.

— Пойдем, я тебе что-нибудь куплю, — предложил он.

— Зачем?

— Муж всегда должен что-нибудь покупать своей жене.

Она засмеялась и открыла дверь, прижатую к небольшой витрине, наполовину забитой фанерой. За прилавком сидела совсем молоденькая девчушка, одетая по-зимнему, — в пальто с меховым воротником.

— Озябла? — спросил Иван.

— Боюсь, — прошептала девушка. — Стреляют.

— Так чего тут сидишь?

— А вдруг кто придет. Вы же вот пришли.

— Мы — особая статья.

— Нельзя закрывать, — наставительно, как маленькому, стала разъяснять она. — Людям спокойнее, когда часы работы соблюдаются. И с фронта приходят, вот как вы. Карандаши берут, конверты. Письма-то надо писать.

— Храбрая ты! — сказал он, с удовольствием пересыпая карандаши в коробке.

— Ой, что вы, трусиха я, — девушка махнула обеими руками. — Сижу и трясусь, как овечий хвост.

Дверь толкнулась от ветра, и девушка напряглась вся, сжалась, — не от взрыва ли?

— Так ты себя совсем перепугаешь.

— А как же не бояться-то?

— А так вот, не бойся и всё.

— А вы разве не боитесь? Там, на фронте?

— Мы?…

Он задумался. Как не бояться? Все боятся смерти. Но страшнее выказать эту боязнь. Лучше умереть, чем струсить…

— Ваня! — ревниво позвала Нина, и он замер от новой волнующей интонации, прозвучавшей в ее голосе, от такого домашнего слова «Ваня». — Посмотри, что я для тебя нашла.

Он не сразу даже и понял, что Нина держала в руках. Оказалось галстук, ярко красный довоенный галстук.

— Зачем он мне?

— Ну, тогда трость. Ты, наверное, хорошо будешь выглядеть с тростью. А еще соломенную шляпу.

— Хорош, я буду, заявившись таким во взвод.

Девушка-продавщица весело захохотала, должно быть, представив себе эту картину.

— А больше ничего нету.

Он оглядел прилавок: в самом деле, ничего. Лежали детские переводные картинки, почтовые марки, ссохшаяся липкая бумага для мух, какие-то хозяйственные металлические подставки, огромные, неизвестно для чего сделанные такими, пуговицы.

— Давай уж галстук. Выну в свободную минуту, погляжу, вспомню.

— Бумагу все берут, — подсказала девушка. — И карандаши. Письма писать будете.

— Пудреницу давай. И картинки. Пригодятся.

Он посмотрел на Нину. Продавщица тоже посмотрела на нее, все поняла и покраснела.

Рассовав по карманам покупки, они пошли к берегу, возле которого, метрах в десяти, стояла мраморная колонна с бронзовым орлом наверху, и еще издали увидели над морем группу немецких самолетов. То, что это немецкие — сомнений не было, — наши таким скопом не летали.

Слева, из-за мыска, отсекавшего бухту от моря, вынырнули два наших истребителя, затем еще два, и Иван, только что оглядывавшейся, куда бы укрыться, не тронулся с места. Он был уверен: пусть немецких самолетов больше, но и четыре истребителя не пустят врага в город, не дадут испортить такой день.

Светило солнце, зеленели уцелевшие деревья на бульваре, а над морем, совсем близко, крутилась, гудела, трещала пулеметными очередями привычная для севастопольцев карусель воздушного боя…

XIV

В густом предрассветном сумраке краснофлотцы крепили грузы по-штормовому, подолгу возились у щелястых бочонков, поставленных на попа.

Чего везем? — бодро спросил чей-то молодой голос.

— Чего надо, то и везем, — недобро буркнул краснофлотец.

— Бомбы, не видишь что ли? — ответил другой голос, низкий, рассудительно-спокойный, принадлежавший, как определила Сарина, пожилому красноармейцу.

— Мы что же, на бомбах поедем?