Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Они выждали день, чтобы убедиться, что это не короткая передышка, после которой снег вернется с новой яростью, но он не вернулся. А еще они ждали, что кто-нибудь придет за ними, — не по земле, разумеется, но можно ведь было надеяться на вертолет, из которого им сказали бы через громкоговоритель, что помощь уже в пути.

Но вертолета не было, и помощи тоже.

— Вам придется выйти наружу и попробовать что-нибудь найти, — стуча зубами, сказала Джейкобу мама. — Тебе с сестрой.

— А ей-то зачем? — возмутился он, не потому, что не хотел брать Фиону с собой, но потому, что не хотел отвечать за младшую сестру, которую наверняка не сможет защитить, если случится самое худшее. Против хулиганов он выстоять мог. Но это было неизмеримо хуже. — Не думаю, что это хорошая идея.

— Она меньше, она легче. Она сможет пролезть туда, куда не сможешь ты.

Они с сестрой были ветеранами зимних отпусков в горах. Ему достались беговые лыжи, Фионе — снегоступы. Они надели их, сидя на краю открытого окна над крыльцом со свешенными ногами, и осторожно встали, боясь, что утонут как камни, хотя крыша крыльца не дала бы им провалиться глубоко. Однако плотный снег выдержал их распределенный вес, и Фиона выглядела все отважнее с каждой секундой.

Джейкоб, который был тяжелее, спустился вторым и, прежде чем отойти от дома, наклонился, чтобы одной рукой обнять маму. Она потянулась вверх и припала синими от холода губами к его уху.

— Если что-то случится и тебе придется бросить Фиону, я пойму, — прошептала мама. — Она слабее. Если до этого дойдет, делай, что должен.

А потом она выдавила улыбку, гротескную попытку его успокоить. Один из маминых зубов расшатался и стоял криво, но она этого, похоже, даже не замечала.

Может быть, она просто заболела и не понимала, что говорит.

Джейкоб цеплялся за эту мысль, пока они медленно шли от дома на запад, сверяясь с компасом, оставшимся с его скаутских дней. Все вокруг было одинаковым, и без компаса они могли никогда не отыскать дорогу домой. Земля со всем, что на ней было, лежала под ними так глубоко, как лежало бы дно озера, если бы они шли по его замерзшей поверхности.

Когда Фиона спросила, как они теперь будут жить, Джейкоб не знал, что ответить. Поэтому он коротал медленные мили, рассказывая ей обо всем, что знал о пещерных людях ледникового периода. О могучих, но неизобретательных неандертальцах, одевавшихся в шкуры, и гораздо более сообразительных кроманьонцах, которые научились шить и делать все более и более изощренное оружие.

— Мы что-нибудь придумаем, — пообещал он, хоть и не мог себе представить, остался ли на Земле кто-нибудь, на кого можно охотиться.

Его утешала мысль о том, что, возможно, где-то в десяти футах под ним лежит в снегу Рассел Бернс. С другой стороны, холодное сердце Рассела вполне могло сделать его идеальным борцом, созданным для этого мира, прямо как снеговик, которого они слепили в тот первый день. Он мог выбраться на поверхность, и пробиться сквозь корку, и не ощутить никакой разницы.

Эта первая вылазка закончилась неудачей — они не нашли ничего, кроме бесконечного гладкого снега, и замерзших руин, и людей, которые окликали их сквозь заледеневшие окна верхних этажей и спрашивали, нет ли каких-нибудь обнадеживающих новостей. Другие пытались заманить их внутрь — заходите и согрейтесь, заходите и перекусите, у нас есть горячий шоколад, — но все их слова казались какими-то неправильными и лживыми.

Джейкоб подумал, что лыжной палкой можно кого-нибудь убить, если ткнуть ею в правильное место.

— Почему ты не остановился? — заныла Фиона после того, как он в четвертый раз уклонился от приглашения. — По-моему, они хорошие. Я есть хочу.

— Они не хорошие. И им плевать, хочешь ли ты есть. На самом деле они не хотят делиться. Точно так же кричали бы пауки со своей паутины, если бы умели говорить.

— А-а, — протянула она. — Подожди… что?

— Они тоже хотят есть. Поняла?

Она почти уже поняла, но ей нужно было, чтобы Джейкоб сказал это вслух, а ему не хватило духу объяснять ей все подробнее, чем он уже сделал. Это заставило его задуматься, не придется ли ему однажды, если его попросят, объяснять Фионе или кому-нибудь вроде нее разницу между снегом минувших лет и снегом нынешним.

«Нет, это не тот снег, — начнет он точно так же, как начинал человек, вспоминавший Рождество. — Наш снег не так вот просто-напросто падал с разгневанного, угнетенного неба, он вихрем вырывался из сердец соседей и капал с языков и пальцев всех тех, кого мы хотели бы никогда не знать. Лед нарастал на наших окнах и ресницах до тех пор, пока нам не стало все равно, что он закрывает нам взгляд, точно дверь тюремной камеры».

Или что-то вроде этого.