Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Вот как происходило типичное обсуждение этой проблемы:

— Видишь, оно плавает в воде. Мы ведь не наливаем в хлопья воду, верно? — Безупречная логика в исполнении его отца, Итана, моего зятя.

— Это прозрачное молоко. — Произносится с непоколебимой уверенностью генерального директора компании.

— Но молоко не бывает прозрачным. — Твоя жалкая логика обречена, папаша.

— Бывает. Его дают прозрачные коровы. — Тебя предупреждали.

Я любил этого мальчишку, моего единственного и неповторимого племянника Мику. Он был всем, чем я мечтал бы быть, если бы мне до сих пор спускали это с рук. Больше всего на свете мне хотелось бы стать клевым дядюшкой. Тем дурно влияющим на парня взрослым, с которым он мог бы говорить о том, чем никогда не поделился бы с родителями, и который знакомил бы его с культурными явлениями, сделавшими бы его полубогом среди друзей.

Всему свое время. Всему свое время.

Пока что мой визит сводился в основном к миссионерской работе с Итаном после того, как проживающий в доме пятилетка ложился спать. Я захватил с собой гуманитарную помощь — те вещи, которыми у Итана, бедного поганца, больше не было возможности наслаждаться. Иногда помощь падшим собратьям важнее всего.

— Это корейский фильм о мести, вот и все, что тебе нужно знать, — сказал я ему, вставляя диск в Blu-ray-плеер. А потом заново познакомил его с простыми радостями того, что для нашего поколения было эквивалентом включения, настройки и выпадения[17]. Единственной уступкой, на которую мы пошли, было использование ингалятора, потому что, раз уж мы настаивали на том, что хотим тихонько заторчать, Мередит не хотела, чтобы в доме воняло дымом. Это, конечно, было не то, но скоро нам стало все равно.

— Господи Иисусе, — сказал через полчаса Итан. — А корейцы не церемонятся.

— Это точно, — отозвался я. — Не церемонятся.

— Я и забыл, что такое кино бывает. — Он с ошарашенным видом вдохнул еще чуток тумана. — Мы-то теперь смотрим сплошных королей-львов, русалочек и прочее дерьмо. В какой-то момент ты просто тупеешь. Потому что варианта два: либо отупеть, либо осознать, что ты можешь прослушать одну и ту же дурацкую развеселую песенку лишь строго определенное количество раз, прежде чем поймешь, что она велит тебе повеситься. А выяснять, чему равно это количество, как-то не хочется.

— Расслабься, — сказал я. — Брук здесь. Я рядом. Я пришел, чтобы помочь.

Он еще какое-то время последил за происходящим на экране.

— Я буду скучать по тебе, когда ты уедешь, братишка.

Но во всем этом ничего странного не было. Такие сцены, без сомнения, разворачивались по всей планете, в миллионах домов, и все думали, что, за исключением пары мелочей, с миром все в порядке… но уже тогда это было не так.

Мы как раз досмотрели фильм и думали, не поставить ли другой, когда Мередит заглянула в гостиную и посмотрела на нас кислым, но не слишком страшным взглядом, как будто для распутников мы были еще ничего.

— Ты должен на это взглянуть. — Было ясно, что она обращается к Итану и что дело касается Мики. — Сейчас же.

Я увязался следом, и мы оба переняли торопливо-крадущуюся походку моей сестры, поднимаясь по лестнице; в конце концов мы втроем сгрудились у двери в комнату Мики. Итан смотрел внутрь поверх правого плеча Мередит, я — поверх левого.

— Я только что заглянула к нему, и он вот так стоял, — прошептала она. — Как думаете, это повод обеспокоиться?

В комнате Мики царил полумрак, несмотря на ночную подсветку вдоль одного из плинтусов и клин света, падавший от коридорной лампы за нашими спинами. Кровать была пуста, скомканное одеяло свисало на пол, словно хотело присоединиться к разбросанным игрушкам.

Мика стоял, склонив голову, в дальнем конце комнаты, спиной к нам, лицом в угол. Таких неподвижных детей я раньше видел только спящими в постели.

— Что с ним? — прошептала Мередит.

Итан проскользнул мимо нее и, полавировав между игрушками, коснулся костлявого плечика Мики.

— Эй. Приятель. Ты разве не должен лежать в кроватке?

Тот не ответил, и моя сестренка тоже подошла к нему.

— Мика? Почему ты стоишь в углу?

Я подумал было, что он не ответит и на этот вопрос, что он встал с кровати, не просыпаясь, и не слышит их. Но потом Мика повернулся и посмотрел на нас; может, он и не спал, но движения его были заторможенными, словно во сне, а голос — монотонным и невыразительным.

— Я плохой мальчик, — сказал он.

Мередит с Итаном заверили его, что нет, нет, он хороший мальчик, и это была правда — за все то время, что я провел в их доме, серьезно он не шалил. Однако Мика покачал головой — медленно и пугающе серьезно, словно это был решенный вопрос.

— Мне велели ждать здесь, — сказал он.

— Кто велел? — спросила Мередит.

Снова молчание. На этот вопрос он отвечать не собирался.

— Чего ждать? — спросил Итан.

— Наказания.