Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Очередь продолжила движение даже после объявления о смерти Бисли — а почему нет? Пусть он лишил их будущего, но не смог лишить их последнего шанса выместить зло на трупе.

Прошло около часа, и небо озарилось одиночной вспышкой — не то зеленой, не то голубой, а может, у этого цвета и вовсе не было названия. Поднялся жуткий ветер и понесся на запад, к источнику вспышки. Однажды здесь уже дул такой ветер.

Бетани до боли стиснула руку Мэтта. Но он и не заметил.

Повсюду вокруг них кричали люди, которых сносило целыми сотнями; и, хотя их толкали со всех сторон, Бетани с Мэттом остались на месте. Бегство еще никого не спасло.

— Прошлой ночью я видел сон, — начал Мэтт, и его голос задрожал. — Такой реальный, будто всё происходило на самом деле. Мне приснилось, что мне дали трубу, чтобы я играл для бога посреди хаоса в центре вселенной.

Вскоре над отдаленными деревьями и крышами домов появилось оно — темное и клубящееся, по виду напоминающее грозовое облако с ртутным блеском. Так вот что они призвали и с чем заключили сделку… Черная Коза Лесов с Тысячным Потомством. Божество из кошмаров, алчущее власти над миром. Куда бы ни бежали люди — на восток, на север, на юг — вскоре там раздавались крики. Таннер-Фоллс наполнился истошными воплями. Многих отставших окружило Тысячное Потомство.

— Может, нам еще повезет, — сказал Мэтт.

Все ближе и ближе, воздух рассекал такой визг, какой издавала бы молния, если бы могла говорить. Звук исходил из множества глоток, которые открывались и закрывались, беспрестанно появляясь на постоянно изменяющемся теле.

— С чего ты взял? — спросила Бетани.

Через три дома оно метнулось к больнице — хранилищу неудавшихся самоубийц, прошло мимо и сквозь нее, и через несколько бесконечно длинных мгновений небо извергло кровавый ливень с кусками мяса.

— Что, если оно могло заполучить нас с самого начала? — предположил Мэтт. — Просто ждало.

Оно надвигалось.

— Зачем ему это?

Оно двигалось к городской площади.

— Может, ему было любопытно. Может, оно хотело посмотреть, что мы станем делать.

Оно надвигалось и забивало своими дымящимися копытами асфальт в землю, будто сваи.

— И, может, сегодня, здесь и сейчас, — продолжил Мэтт, — некоторые из нас наконец стали… достойными.

Когда оно набросилось на них с грохотом и яростью торнадо, Бетани зажмурилась так же крепко, как держала руку Мэтта.

Наконец, после всего, после долгого ожидания…

Они покинут родной город.

Обновленные шрамы

Когда я увидел ее впервые за четырнадцать лет, у меня возникла совершенно нежеланная ассоциация: с теми рекламами, которые пытаются отпугнуть людей от кокаина и кристаллического мета с помощью серии фотографий, на которых катится под откос чья-то жизнь. Женщина — это всегда женщина. От инженю до карги — за шесть или восемь шагов.

На последних трех фотографиях откос неизменно превращается в обрыв, на дне которого — острые камни. Но настоящая драма, настоящая трагедия — на той, что им предшествует. Это фотография поворотного момента, переломной точки, когда эта женщина еще могла отойти от края. Однако следующие три снимка существуют, поэтому ты знаешь, чем все закончилось. Ты смотришь в ее глаза в этот поворотный момент и знаешь то, чего не знает она. Ты знаешь будущее. Ты знаешь концовку.

Вот о чем я подумал, когда вновь увидел Лорелею. О том, что она стоит как раз в этой переломной точке. Я мог смотреть на нее сколько угодно, и никого из нас это не смутило бы.

Я нашел ее в соцсетях. Где еще?

Но это было в каком-то смысле хуже, чем если бы я столкнулся с ней в магазине в неудачный день. Она сама решила показать миру этот образ. Она не пыталась скрыть, в каком состоянии находится, и либо не понимала, насколько это очевидно, либо ей было все равно.

Но вот что странно — даже тогда я был уверен, что это не мет, не кокаин и не что-то подобное. Хотя у нее был такой же, как у наркоманов, отсутствующий вид, который постепенно проникает под кожу и начинает просачиваться вглубь глаз, все еще ярких и внимательных, но уже тронутых животной паникой — глаз человека, который пока еще способен бороться.

И все-таки: никакой химии. Дело в чем-то другом. Я точно это знал.

Что было в следующие пятнадцать-двадцать минут? Да вы и сами понимаете. Я прочитал информацию в ее профиле, пару страниц постов, начал просматривать фотографии. Увидел две своих: я и Лорелея лет пятнадцать или шестнадцать назад. На обеих у нас была причина улыбаться, причина смеяться, но самое главное — мы выглядели уверенными в том, что будущего бояться не стоит.

Если бы вы вернулись в прошлое, смогли бы вы рассказать молодому себе правду?

В те дни, когда я любил Лорелею — эгоистичной, самоуверенной любовью, типичной для еще не повзрослевших студентов, — она увлекалась фотографией. И, судя по всему, сохранила это увлечение до сих пор. У нее на странице было около двадцати альбомов, большинство — тематические, и я решил заглянуть и в них.