Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие

Мне помнилось, что поездки сюда были мучительно скучными — сплошь поля да фермы, — и больше всего в детстве я боялся, что мы окажемся в хвосте у трактора, с ворчанием ползущего по узкой дороге, на которой мы не сможем его обогнать. Но как только мы добирались до места, все сразу становилось лучше, потому что дедушка всегда держал пару охотничьих собак, а вокруг было столько рощиц и дремучих чащоб, что даже самая целеустремленная стайка детишек не смогла бы их облазать за целое лето.

Но теперь…

— Эта дорога… — сказал я. — Она ведь не всегда была такой запущенной?

Джина покачала головой:

— Однозначно нет.

Я думал о трейлерах, мимо которых мы проезжали, и о выросших вокруг них мусорных лесах, и мне казалось, что было время, когда люди, у которых ломалась машина, прятали ее от чужих глаз в амбаре, пока она не заработает. Они не выставляли ее на всеобщее обозрение, будто трофей. И еще я думал о том, как дедушка, когда мы с ним катались на машине и встречали кого-то, едущего в другую сторону, всегда обменивался с водителем дружескими взмахами рук. Когда я спрашивал, кто это, он часто не знал. Но все равно они махали друг другу. Видимо, эти времена остались в прошлом. Единственными приветствиями, которых удостоились мы, были хмурые взгляды.

Мы стояли возле машины, словно нуждаясь в подтверждении того, что мы и вправду снова здесь. Таком, как растущий у дорожки клен, под алой сенью которого мы остановились — там же, где всегда это делал дедушка; клен наверняка подрос, но и я тоже, поэтому он больше не казался мне уходящим в облака гигантским бобовым стеблем. Но это определенно было то же самое дерево, потому что с нижней ветки его свисала пара высохших горлянок, выскобленных изнутри, с прорезанными в боках дырками размером с серебряный доллар. За домом наверняка найдется еще несколько. Горлянки, конечно, были уже другие. Я порадовался тому, что бабушка Эви не оставляла своей привычки до самого конца. Ее жизнь измерялась поколениями превращенных в скворечники горлянок — одной из множества временных шкал.

Когда мы в последний раз сюда приезжали, Джина?

О-о-о… наверное… не меньше четырех-пяти горлянок назад.

Вот как. Давно.

Да. Позорище.

Это был все тот же старый, обшитый вагонкой дом — белый, всегда белый и всегда обшарпанный. Я ни разу не видел его свежепокрашенным, но и полностью облупившимся до старого дерева тоже не видел — такое ощущение, будто краска начинала облезать, еще не успев высохнуть.

Мы вошли через боковую дверь, которая вела в кухню — не помню, чтобы когда-нибудь пользовался передней дверью, — и словно оказались в капсуле времени: все было прежним, даже запах, в котором причудливо смешивались ароматы утреннего кофе и вкуснейшей жареной еды.

В гостиной мы постояли у бабушкиного кресла, того, в котором она умерла. Оно ассоциировалось с бабушкой так неразрывно, что даже в детстве нам казалось неправильным в нем сидеть, хотя она никогда нас не прогоняла. По меркам кресел оно было невообразимо старым; у него были широкие подлокотники и сплющенное за годы мягкого давления сиденье. Бабушка всегда шила в нем, втыкая в обивку иголки с продетыми в ушки нитками.

— Если уж придется умирать — а кому не приходится, — сказала Джина, — то вот так.

Кресло стояло у окна с видом на дом ближайшей соседки, которая и нашла бабушку. Судя по всему, она читала. На подлокотнике лежала закрытая книга, на ней покоились сложенные очки, а сама бабушка просто сидела, уронив голову, но не обмякнув. Соседка, миссис Тепович, подумала, что она спит.

— Она как будто решила, что ей пора, — сказал я. — Понимаешь, о чем я? Сначала дочитала книгу, а затем решила, что ей пора.

— Чертовски хорошая книжка, должно быть. Если уж бабушка подумала, что лучше нее уже ничего не прочитает. — Это было сказано с абсолютно серьезным лицом. Типичная Джина.

Я выплюнул запоздалый смешок.

— Тебе уготовано местечко в аду.

Потом Джина посерьезнела и, опустившись на колени рядом с креслом, провела рукой по старой бугристой обивке.

— Что с ним теперь будет? Никто его не захочет. В мире нет ни одного человека, которому оно подойдет. Это было бабушкино кресло. Но просто взять и выкинуть его…

Она была права. Мысль о том, что оно окажется на свалке, была невыносима.

— Может, оно пригодится миссис Тепович. — Я посмотрел в окно, на дом соседки. — Надо зайти к ней и поздороваться. Узнать, нет захочет ли она что-нибудь отсюда забрать.

Это соседское чувство казалось здесь столь же естественным, сколь чуждым оно было бы там, где я вырос. Старая женщина, живущая в том далеком доме… я не видел ее больше десятка лет, но все равно мне казалось, будто я знаю ее лучше, чем те двадцать с лишним человек, которые жили в непосредственной близости к моему собственному дому.

Так легко было забыть о том, что на самом деле мы с Джиной были первым поколением, выросшим вдали от этого места, и оно, прямо или косвенно, посеяло в нас семена того, о чем мы даже не подозревали.

* * *