Неповторимое. Книга 1

Как-то в двадцатых числах у нас появился командир дивизии, вместе с ним — комполка и еще трое. Он вообще частенько бывал на передовой. Комдив, рассказывая об обстановке, отметил, что противник старается прорвать внешнее кольцо окружения, чтобы соединиться с Паулюсом. Велел смотреть в оба. Комбат заверил «батю»: все будет в порядке. Потом добавил: «Товарищ полковник, зачем вы ходите по переднему краю? Здесь за каждым камнем снайпер. Тем более — в белом полушубке…» Людников улыбнулся: «Полушубок под цвет снега, он даже маскирует…» Затем, глядя на меня, добавил: «Я тебя еще раз поздравляю с назначением на батарею. Если хочешь, можешь написать отцу письмецо, адъютант передаст фельдъ-егерской связью». Я подрастерялся. Никак не мог понять, почему комдив предложил написать письмо отцу. Очень странно. Почему именно мне предложил? Поблагодарил, сказал, что сделаю это в следующий раз.

Если бы Людников ничего не говорил, а просто пришел, посидел, помолчал и ушел — это тоже было бы великим делом. Душа солдатская теплеет, чувствуя внимание.

Мои мысли прервал комбат:

— Ты что, гусь?

— В каком смысле?

Про себя подумал, что он, может, лишь сейчас рассмотрел, что я длинный и худой, особенно шея…

— Ты сыночек, что ли?

— Какой сыночек, чей сыночек?

— Именно тебе комдив предложил написать письмо. Никогда такого не было.

— Да я сам опешил. Ничего не могу понять…

— Ладно, подкрути усы кверху! Внимание персональное…

На этом, казалось, эпизод закончился. Что же касается усов, то они уже пробились, но закручивать было нечего.

Дня через два комбат, вернувшись от комполка, прищурил и без того хитрые глаза:

— Ты чего темнишь-то? Ведь сыночек же ты…

— Какой я сыночек?

Комбат вытаращил глаза:

— Пресвятая Богородица, первый раз вижу такого выродка — от своего родного отца отказывается, да еще на фронте. Я знаю все. Отец твой — начальник штаба Сталинградского фронта генерал-лейтенант Варенников Иван Семенович. Мне сейчас комполка сказал… А ты Валентин Иванович Варенников. Что молчишь?

Я опешил, не мог сообразить, что к чему. О генерале Варенникове слышал впервые. О командарме Чуйкове — знал. О командующем фронтом Еременко — знал, не говоря уж о Жукове, Василевском…

Придя в себя, выпалил:

— Так он хотя Иван, но Семенович, а мой отец Иван Евменович. И он — не военный. Генерал, очевидно, наш однофамилец.

Теперь уже комбат опешил:

— Ну и дела! А там (показал пальцем вверх) все думают, что ты сыночек. И удивляются, что в таком пекле, да еще не подаешь отцу никаких сигналов…

Мы расхохотались.

В 1985-м я встретился с «батей» Людниковым в Военной академии Генштаба. Он — генерал-полковник. Герой Советского Союза, руководил иностранным факультетом. А я был генерал-майором, слушателем этой академии. Мы смеялись с ним до слез, вспоминая мое «родство» с Иваном Семеновичем Варенниковым.

Но все это было потом…

Немцев в районе Сталинграда окружили, а тех, кто пытался прорваться, уничтожали. А мы сидели и гадали, уйдут фашисты или будут удерживать занимаемые позиции, пока их всех не перебьют. Нам необходимо это знать: требуются достоверные данные об их намерениях. Значит, нужен «язык». И добыть его должен я с напарником. Филимон для этой роли не подходит — тучный, да и рука у него болит. А вот разведчик Чижов в самый раз: небольшой, юркий, сообразительный, моего возраста. Когда я «созрел» для этого, решил поделиться замыслом с Филимоном…

Разговор сразу стал напряженным, недружественным. Он откровенно сказал: «На войне каждый должен заниматься своим делом. Если кому-то из нас взбредет какая-то фантазия и он начнет ее выполнять, то будет полный хаос. Инициатива? Да, необходима. Но только — когда улучшает положение, создает перспективу. А в этом случае — никакой пользы. Только вред: убьют немцы тебя и Чижика, закопаем вас обоих, напишем: «Погибли смертью храбрых». А фактически? По собственной дури. Кому нужен этот «язык»? Что знает немецкий солдат? Да ничего, кроме того, что он будет делать сегодня. И это источник информации? Смех один… «Гитлер капут» он тебе скажет. Если пойдешь с этой идеей к комбату, то я иду следом — полностью тебя развенчаю. Если тот тоже спятил, то звоню начальнику артиллерии…»

Меня это разозлило. Но выхода из сложившейся ситуации я не видел. К разговору больше не возвращался. Хитрый сибиряк! Все поливал свою руку водкой из фляги и приговаривал: «Сразу двух зайцев убиваю — руку лечу и наслаждение от запаха получаю. Сюда бы еще селедочку…»

Закончился декабрь. Встретили новый 1943-й. Выпили по чарке. Постреляли. Немцы о чем-то галдели. Иногда с их стороны слышна была музыка губной гармошки.