Жизнь показала, что надо было во всех звеньях управления больше тревожиться за судьбу Отечества, чтобы к руководству страной не пришли случайные, не способные руководить такой махиной, как Советский Союз, люди. А ведь именно такие и пришли. И все потому, что не было и нет такого государственного механизма (и партийного тоже), который препятствовал бы допуску авантюриста или потенциального предателя на пост главы государства, а если он все же прорвался на этот трон, то чтобы с помощью этого механизма его можно было бы немедленно убрать. Разумеется, при жизни Сталина об этом должен был позаботиться сам Сталин. Однако он этого не сделал. Видимо, переоценил возможности своих соратников, закаленных в борьбе с троцкизмом, с гитлеризмом, фашизмом и другими аномалиями общества. Возможно, были и другие причины. Но защитить пост главы государства от случайностей мы не смогли. А волюнтаристы и прочие авантюристы всегда и везде отличались цинизмом, напором и открытым хамством. В борьбе за власть они использовали все средства, вплоть до интриг во всех партийных и государственных эшелонах. Причем интриги эти готовили почву задолго до решающего шага.
Так было у Хрущева, так впоследствии произошло у Горбачева и Ельцина.
…После первого информационного сообщения о тяжелой болезни вождя было передано и напечатано еще несколько сообщений. Но если вначале были какие-то надежды, то последующие бюллетени о состоянии здоровья Сталина этих надежд уже не давали. Страна притихла, стала сосредоточенной. На работе и на улицах люди были молчаливы, озабочены и суровы. Занятия у нас в академии шли через пень-колоду. Едва начинался очередной урок, как мы уже ждали перерыва в надежде услышать что-то дополнительное и, конечно, утешительное.
Однажды, когда мы ждали преподавателя, слушатель нашей группы подполковник Крекотень в полной тишине вдруг сказал:
– Да, конечно, он сделал для страны и народов мира неоценимо много…
Это у него прозвучало так, как вроде бы вождя уже отпевают, вроде уже он умер. Все обрушились на него как ураган, что он бесчеловечен, что весь народ в ожидании, что все обойдется, а он уже служит панихиду, что он, то есть Крекотень, всегда был такой странный. И вдруг во время нашей перепалки входит старший тактический руководитель нашей группы полковник Самаркин и спрашивает:
– Что тут происходит?
– Товарищ полковник, да тут у нас небольшое недоразумение произошло с подполковником Крекотенем, но все уже улажено, – доложил старший группы Кузьма Васильев.
– На то он и Крекотень, чтобы будоражить людей, – коротко резюмировал полковник Самаркин.
Крекотень молчал. Действительно, не первый раз он заводит ребят. Но сейчас это было совершенно неуместно. Возможно, на реплику Самаркина другой офицер ответил бы резко, но Борис Крекотень ее проглотил. А я в тот момент почему-то вспомнил, как в свое время Самаркин степенно знакомился с нашей группой. Все сидели за своими столами, а он зачитывал фамилию очередного.
Тот поднимался, а Самаркин продолжал зачитывать по анкете все его данные, затем задавал несколько вопросов по службе. Когда же он дошел до подполковника Крекотеня, тот шустренько поднялся, сделал шаг в сторону и стал в проходе, явно желая обратить на себя внимание. Самаркин внимательно взглянул на него и, судя по последовавшему затем диалогу, оценил его по «достоинству». Дойдя до графы «национальность», Самаркин спросил:
– Товарищ Крекотень, разве вы украинец?
– Я родился на Украине!
– Да, на Украине живут люди многих национальностей. Вы сами украинец?
– Я чистокровный киевлянин, товарищ полковник.
Самаркин обвел группу взглядом – мы все, естественно, весело улыбались, – заключил:
– Так и будем считать – чистокровный киевлянин.
Да, мудрый полковник Самаркин с той самой первой встречи понял, что Крекотень есть Крекотень.
…Утром 5 марта 1953 года по радио сообщили, что Иосиф Виссарионович Сталин умер.
Вся страна погрузилась в траур. Весь народ искренне скорбел, глубоко сожалел. Наше общее горе было безмерно. А Волкогонов без всякого стыда пишет: «Большинство испытывало одновременно и печаль и облегчение» (там же, с. 197). И хотя эти слова были сказаны о тех, кто стоял у смертного одра, но они никоим образом не отражали истину. Все без исключения были потрясены и тяжело переживали эту невосполнимую утрату. Не сомневаюсь, что и Берия был в их числе, хотя многие его показывают в ином свете.
Я не исключаю коварства со стороны лично Берии, но абсолютное большинство руководства страны и народа в целом глубоко переживало смерть Сталина.
Меня всегда поражала и поражает способность некоторой категории людей (и даже военных) перевоплощаться.