Неповторимое. Том 2

Все развивалось вроде нормально. Во второй половине дня накануне нашей поездки разведчики доложили подтверждение Ахмад Шаха о готовности завтра утром встретиться. А вечером перед заходом солнца мне вдруг докладывают: место предстоящей встречи и весь прилегающий район разбомбили самолеты ВВС Афганистана. И что есть большие жертвы. Встреча сорвана. Предчувствие, которое меня преследовало все это время, что нам могут помешать, – подтвердилось. Звоню Воронцову. Тот возмущен. Едем к Наджибулле (хоть и поздно). Тот играет крайне удрученного этой печальной вестью и при нас вызывает к телефону командующего ВВС генерала Кадыра и делает ему разнос по всем правилам. При этом частично говорит на пушту, а частично по-русски (Кадыр русский знал), в том числе такую фразу: «У меня здесь рядом советские товарищи посол Воронцов и генерал Варенников – мне стыдно перед ними за то, что сделала ваша авиация. Это позор. Завтра утром доложите, кто виновен в этом». Мы поехали в посольство с Юлием Михайловичем в одной машине, чтобы обсудить ситуацию и принять решение. Захлопнув дверцу, Воронцов в сердцах говорит: – Этого следовало ожидать. Он противник этой встречи. И он же отдал приказ все разбомбить. – Я такого же мнения. Думаю, что Наджибулла и «не найдет» виноватых, но нам с этим мириться нельзя. – Верно. Надо вторично просить Ахмад Шаха о встрече. – Я напишу ему записку, в которой принесу извинения и предложу назначить новое место встречи. Ю. Воронцов согласился. Я постарался организовать все заново. Подполковник-разведчик с устным ответом Ахмад Шаха пришел только через четыре дня. Сказал, что Ахмад Шах очень возмущен, и даже сказал, что если будут проводить расследование, то он может дать фамилии тех летчиков ВВС Афганистана, которые бомбили (он все знал через свою разведку в штабе ВВС). И все-таки мы организовали вторую встречу. Но и она прошла по такому же сценарию, только вместо авиации выступила дальнобойная и реактивная артиллерия. Опять было все сорвано. Опять извинения. Через две недели с большим трудом еще раз договорились о встрече, это уже в третий раз. И эта встреча была сорвана. Мы с Юлием Михайловичем решили отказаться от этой идеи и даже не ставить этот вопрос перед Наджибуллой. Все было ясно. В глаза нам говорил, что он эту акцию приветствует, а параллельно отдавал распоряжение о недопущении такой встречи. И причины ясны – личная ненависть к Ахмад Шаху. Самолет летел в черно-синем звездном небе и вез нас домой в Советский Союз, а у меня из головы не выходили тяжелые картины жизни афганского народа, которые довелось видеть за эти годы. Сколько было допущено ошибок и как тяжело было их исправлять! Война войной (и это главное), но тяжелейшие природно-климатические условия давили, как пресс. Все-таки это были тяжелейшие годы. Ранения, заболевания гепатитом, малярией, желудочно-кишечными – все это оставляло свои шрамы-отметины. Особенно тяжело переносилась гибель товарищей.

Я стал перебирать в памяти все «переплеты», в какие попадал лично, ибо не раз находился в самых обостренных условиях с риском для жизни. Из соображений этики рассказ о них опущу, но о болезнях своих вспомню. Видно, после Чернобыля мой капитально облученный организм не смог сильно сопротивляться болезням так, как это было до того. Иммунная система была значительно подавлена. Поэтому по возвращении в Афганистан я подхватил сразу и малярию, и двухсторонюю пневмонию. В госпиталь не лег, а лечился, находясь на службе в Оперативной группе. Месяц меня лечил подполковник Бледный. Я похудел на 16 килограммов, потому что совершенно ничего не ел. Глотал по 12 таблеток три раза в сутки. Когда меня уже начали покидать силы, и я понял, что это конец, то объявил: никаких таблеток не пью, все необходимые лекарства только через капельницы и инъекции. Одновременно приказал привезти мне сухое вино каберне. С этого момента стал оживать. Кстати, когда я только слег, то главный терапевт Вооруженных Сил, который прилетел, разумеется, не только ради меня, а посмотреть и других больных, сделал заключение: дело идет на поправку (это о пневмонии). Через пару дней он улетел, а у меня внакладку – малярия. Но самое интересное – ни министр обороны С.Л. Соколов, ни начальник Генштаба С.Ф. Ахромеев даже ради приличия не предложили, чтобы я выехал в Москву, на лечение. Конечно, я бы не улетел, но все-таки… И это не забывается.

Прихватил я в Афганистане еще одну болячку и носился с ней до марта 1991 года. Когда стало совсем уж невмоготу, меня располосовали, очистили от скверны, и вот еще дышу, да еще и тружусь.

Во время полета из Кабула «последним» рейсом и думая об Афганистане, о наших воинах, погибших и живых, я думал и о том, что нас ждет в Советском Союзе, на моей Родине, которая с 1985 по 1989 год резко преобразилась к худшему. А в Афганистане мне довелось побывать еще и после вывода наших войск.