Неправильный рыцарь (СИ)

Впереди показалось неизвестно что — гора не гора, холм не холм. Возвышавшееся каменное нечто, сверху и по бокам густо поросшее мхом и причудливыми серебристо-зелеными лишайниками. Оно никак не могло называться холмом — для этого оно было слишком уж высоко и массивно, но и до размеров горы как-то не дотягивало. С трех сторон к нему не было подступа. Ну, то есть, совершенно никакого. Деревья (несколько буков, вязов, дубов и еще… еще… да бог его знает, что еще! Эгберт был не особенно силен в естествознании), так вот, деревья здесь росли какие-то уж непомерно кряжистые, с огромными распластанными кронами. И извилистая, туго перекрученная кора напоминала толстые жгуты белья, забытые нерадивой прачкой. Обойдя их кругом, рыцарь увидел хорошо утрамбованную небольшую площадку со следами костра и огромным пнем посредине. Его поверхность была гладкой, будто отполированной. Каменная стена перед ним оказалась (о, радость!) уже не слишком неприступной: в ней зияло отверстие странной формы и по краям — слегка оплавленное. Казалось, оно не появилось естественным путем, а было кем-то намеренно выжжено в скальной породе.

В памяти Эгберта тут же всплыли строки из некогда прочитанного им знаменитого романа Альфреддо Струнырвущего. Ах, писал он завлекательно! Его истории были не только (и не столько) о любви, сколько о всяческих жутких, кровавых тайнах. Полные мистики, кошмаров и наичернейшего юмора, они наводили ужас на читателя, но одновременно и завораживали его. Одни названия чего стоили: «Монашка-вампирица», «Нежные кровососы», «Сожри мое сердце в полночь», «Сон на окровавленном троне», и так далее…

В этих мрачных (но весьма колоритных) историях захватывающие дух приключения героев всенепременно заканчивались смертью одного из них, часто — обоих, а порою — когда автор проявлял поистине небывалую, неописуемую душевную щедрость — то и гибелью всех до единого персонажей. В самом деле, чего мелочиться-то? Гулять, так гулять! Величайшим же из чувств здесь частенько упивались в прямом смысле слова: выпивая кровь и жизненные силы любимого существа. В общем, любовь и кр-рровь, и стр-расти в клочья.

Эгберт обожал сочинения «невероятного Альфреддо» и время от времени перелистывал один из его шедевров перед сном. «В горе зияла дыра — жуткий черный провал. Словно распахнутые дьявольские челюсти, исходящиеядовитой слюной, омерзительным смрадом и кишащие скользкими белесыми червями. О, пещера! Ты — сон отверженных! Ты — вековой кошмар! Ты — пасть Сатаны, поджидающего очередного закоренелого грешника, дабы с гнусным чавканьем пожрать его! Путник, внемли! Несчастный, одумайся и поверни назад своего коня, поверни назад стопы свои — ибо каждый следующий шаг приближает тебя, неискушенного и наивного грешника, к обителям адским.»

Но пещера (к великому разочарованию Эгберта) оказалась совсем не страшной, да к тому же весьма уютно обустроенной. Пожалуй, он и сам бы не отказался пожить здесь год-другой. Чисто выметенный пол устилали травяные циновки. В глубине — ложе из овечьих и коровьих шкур, рядом с которым, посреди огромного плоского камня (крытого чистой холстиной), лежала стопка пергаментов, несколько свитков и устрашающих размеров бронзовая чернильница в форме яблока. Крышка была откинута и несколько гусиных перьев (растрепанных и обгрызенных) торчало наружу.

По другую сторону ложа высилась гора фолиантов. Подбор книг поражал своей несовместимостью. В основании лежала гигантскаяБиблия с переплетом алого сафьяна и богатой золотой отделкой, а также — множеством ленточек-закладок. Поверх нее — «Метаморфозы» какого-то Овидия, «Размышления о сущем Блаженного Августина», «Жизнь двенадцати цезарей» и толстенная, здоровенная (что вдоль, что поперек) поваренная книга. Пирамиду венчал томик in quarto в кричаще ярком парчовом переплете с золотыми застежками — наверняка, сборник стихов модного поэта. Там были и другие книги, небрежно сваленные в кучу, названия которых нельзя было разобрать из-за полустершихся надписей на чужеземных языках.