Непрямое говорение

§ 41. Опущение ноэм, метафора и символ. Семантическое опущение ноэс – явление, как мы видели, не просто распространенное, но входящее в естество языка. А как обстоят дела с гипотетически возможным – по параллельной аналогии – опущением ноэм! Если вспомнить описанный ранее антиномический принцип Вяч. Иванова, то именно такого рода случаи имелись в виду под стратегией «жертвования именованием». Как отправную точку возьмем поэтому предположение, что в символических высказываниях и тропах происходит нечто аналогичное опущению ноэм. Тогда можно говорить о ноэтически-ноэматических особенностях разных форм употребления языка: если опущение ноэс – стандартная стратегия языка, то

опущение ноэм – его особые стратегии (тропы и фигуры).

Когда и если процессу «опущения» подвергаются ноэмы, «работа» означивания (наделения смыслом, в определенном ракурсе и – референции) ложится в основном на плечи ноэс: возможность косвенно усмотреть опущенную ноэму дают их особые конфигурации (если же эта ноэма не была сама финальной целью высказывания, то за ней в свою очередь может просматриваться и «референт»). В таких языковых случаях игра и инсценированные конфигурации ноэтических (модальных, оценочных, тональных и др.) компонентов могут приводить не только к усмотрению того, какая именно ноэма опущена, но и к прослеживанию того, как эта ноэма сложена и как она рождается из окружающей ноэтической пены – из свойств ноэс, транспонированных в текущие ноэмы фразы, заместивших тем опущенную ноэму и способствующих ее усмотрению.

Опущение в семантической ткани высказывания ноэмы, соответствующей интенциональному объекту, и транспонирование в ноэмы соответствующих ноэс – почти формульно прозрачная дефиниция непрямого говорения. Опущение ноэм в большей степени, чем опущение ноэс, способствует пониманию телеологии непрямого говорения: на фоне его других возможных толкований (как «экономии языка», как «украшения речи» и т. п.) здесь обнажается главное – невозможность прямой «сказываемости» определенных типов смысла.

Действительно: опущению могут подвергаться как имеющие семантический облик ноэмы, так и в принципе не имеющие такового. В первом случае семантическое восстановление опущенного ноэматического состава возможно, и оно может идти на пользу пониманию (как, например, в стихотворении Анненского «Смычок и струны» [326] ), однако эта «польза» небесспорна: поэзия небеспричинно – не без смысловой цели – оставляет опущенный ноэматический состав несемантизованным. Во втором случае – как в антиномической поэзии Вяч. Иванова – семантизация опущенного невозможна (Душа… /Единым и Вселиким – /Без имени – полна! – Вяч. Иванов. 1, 749; примеры см. в статье о поэзии Вяч. Иванова), производимые же попытки «именовать» символический референт разрушают стихотворение и сам референт, т. е. создают на его месте новое высказывание с новым смыслом и/или референтом. Свидетельством естественной настроенности поэзии на ноэтическую инсценировку ноэматического смысла является то, что некоторые поэтические произведения могут целиком строиться на приеме «опущения» ноэм – как на своем общем композиционном принципе. Так построено, например, стихотворение Мандельштама «Яслово позабыл, что я хотел сказать».

В таких случаях комментирующие усилия и перефразировки, если они сводятся к попыткам семантического восстановления опущенных ноэм, безрезультатны и исказительны.

Если говорить формально, то ноэма референцируется в таких случаях боковым «языковым зрением». Хотя смысл в принципе имеет необразную природу (что не мешает ему, конечно, в определенных условиях ее иметь), происходящие при опущении ноэм смысловые эффекты непрямого говорения («умного видения») можно сравнить со зрительными эффектами непрямого видения (по типу, в частности, двойного или тройного отображения, обратной перспективы и т. д.). Если же искать конструктивно показательного сравнения, то передача опущенного ноэматического состава через инсценированную конфигурацию ноэс аналогична (как и другие типы языковых инсценировок) изобразительным приемам в кино. «Кинематографические ноэмы» (или «кинемы» – термин Пазолини) тоже часто опускаются: [327] главное «интенциональное событие» может при этом даваться через его сюжетные последствия, эмоциональную реакцию героев, наконец – через рассказ и т. д. Применение таких «опущений» часто диктуется тональным отношением к «опускаемому» (нежеланием, например, передавать аксиологически высокое «в лоб», несоответствием изобразительных потенций материала и приемов изображения тому, что должно изобразить и т. д., т. е. невозможностью «прямого киноизображения»). Если перефразировать фразу С. Эйзенштейна о том, что принцип искусства есть «метафора как перенос (во всех оттенках – от усмотрения до образа, т. е. от усмотрения сходства до сплава в новое представление)… на материал искусства (сюжет, цвет, композиция…) того, что в жизни несказуемо» , [328] можно говорить, что языковая метафора в стратегически усложненных случаях (в поэзии) – это перенос на ноэтический материал того ноэматического состава, который семантически несказуем в своей полноте. Сюжет и композиция при этом столь же в компетенции языка, сколь и искусства; в его силах и уклонение от прямоты через временные метонимию и синекдоху, иносказание, псевдоинтригообразование и т. д. Слепая ласточка в чертог теней вернется / На крыльях срезанных, с прозрачными играть – это ноэтическое инсценированное через псевдовременной сюжет означение «забытого» («опущенной» в гуссер левом смысле главной ноэмы первой строки – см. об этом же в другом аспекте в § «Неустранимость речевого центра „я“. Трехголосие, ирония и метафора»), т. е. его непрямое изображение через псевдонарративную интригу: здесь все полновесные семантические участники, т. е. формально ноэмы, являются по своей означающей сути ноэсами, здесь нет ни одной прямой ноэмы; все в целом – ноэтическое иносказание. Только в четвертой строке вместе с интонацией сентенции (а значит, и вместе со сменой точки говорения по оси я/мы – см. «Диапазон причастности») появится полноценная ноэма («ночная песнь»), но и она не самодовлеюща – относительно нее опущенная выше и составляющая истинный интенциональный объект ноэма сама становится непрямой ноэсой («в беспамятстве»).

Хотя, таким образом, непрямое выражение семантически опущенных ноэм – особая стратегия выражения непрямых смыслов, ситуация «говорения через неговорение», как она оценивалась выше при обсуждении различных модификаций, происходящих с опущенными ноэсами, «сдвинулась», но не изменилась в принципе: в случаях опущения ноэм непрямо выражается не ноэтический, а ноэматический смысл, тем не менее и он выражается поэтическими способами.