Непридуманные истории

Быстро надел валенки, пальто и шапку. Открыл крышку погреба и юркнул вниз. В погребе включил фонарик и сдвинул в сторону полку с банками, за ней оказался лаз. Прополз метров пять и, выбравшись на поверхность, оказался в своем сарайчике. Отодвинув в сторону две доски, выбрался наружу. Теперь он был на городском кладбище. Идя по кладбищу, он боковым зрением заметил двух в штатском и сразу все понял. Развернувшись, Владислав пошел в глубь кладбища по центральной дорожке. Навстречу ему двигались сразу три человека. Владислав резко свернул в сторону на узкую дорожку и пошел между могильных надгробий. Но увидев впереди себя еще двоих, словно выросших из-под земли, он понял, что обложен со всех сторон и ему не уйти. Тогда приостановившись, Владислав спокойно, с улыбкой, пошел им навстречу. Они тоже одобрительно улыбнулись ему в ответ: мол, правильно делаешь, суетиться бесполезно. Когда расстояние между ними сократилось до пяти шагов, Владислав выхватил пистолет и уложил обоих наповал двумя выстрелами. А сам тут же укрылся за могильными плитами. Окружавшие его люди в штатском тоже попрятались. Затем стали перебежками, от могилы к могиле, сужать вокруг него кольцо. Владислав скинул шапку и, прислонившись головой к холодному гранитному надгробию, с иронией произнес:

– Нет, ребятки, в кошки-мышки я с вами играть не буду. – Затем подняв голову и посмотрев в бездонную глубину неба, печально сказал: – Хотелось бы в рай, да грехи не пустят. Но уж к вам, фашистам, в ад, точно не хочется. С этими словами он приставил ствол пистолета к виску и выстрелил.

IX

В этот же день, придя в штаб, Серьговский узнал все подробности. Причем все это ему рассказал сам Кюхельман. О том, что Колю Пашкевича выдал отец Венедикт. Кюхельман велел установить за Колей наблюдение. Проследили, как он ходил навещать больного Владислава. А затем выследили, как он закладывал передачу в скамейку. Решили дождаться основного резидента советской разведки, но все дело испортил отец Пахомий.

– Итак, что мы с вами имеем, капитан Биргер. Официант, несомненно резидент советской разведки, убит. Пашкевич, исполняющий роль связного, исчез неизвестно куда. В наших руках только этот русский священник, это единственная пока ниточка к шпионской резидентуре. Я уверен, он много знает. Мои ребята уже работают с ним, результатов пока нет. Поезжайте, Биргер, в тюрьму и сами допросите этого священника. Я уверен, у вас это получится.

Подходя к тюрьме, Серьговский в который раз задавался вопросом: «Почему Кюхельман так со мной разоткровенничался? Ведь до этого момента он даже не посвящал меня в план операции. А теперь поручает допрос священника. Значит, он меня подозревает».

Когда Серьговский расположился в кабинете, куда должны были привести на допрос священника, то его подозрения подтвердились. Достаточно было беглого взгляда, натренированного замечать разные мелочи, чтобы понять: у этого кабинета есть глаза и уши. «По всей видимости, Кюхельман сам лично будет наблюдать за этим допросом», – подумал Серьговский.

Вскоре ввели, а вернее, вволокли в кабинет отца Пахомия и усадили его на табуретку. Серьговский взглянул на священника, и память разведчика мощным рывком отбросила его на два десятилетия назад.

Вот он, молодой следователь ЧК, сидит в своем кабинете на Лубянке, к нему так же вот вволакивают священника. Лицо, отекшее от избиений, да и весь вид его какой-то жалкий. В глазах – боль, тревога, скорбь. Нет в них только страха и смятения, а скорей наоборот, решимость страдать до конца. Потому Серьговский понимает, что ему нечего спрашивать у этого человека, он никого не назовет и ничего не подпишет. Да и, собственно, руководство ЧК не требует какого-то расследования. Виновность всех попавших сюда предрешена. Нужно только, чтобы один подследственный потянул за собой как минимум еще нескольких человек. А отец Пахомий упрямится, никого не называет, хотя ему даже подсказывают, кого можно назвать соучастником.

– Вы продолжаете упорствовать, гражданин Ключаев, и не хотите признать, что создали тайную контрреволюционную организацию?

– То, что вы называете контрреволюционной организацией, было всего лишь кружком любителей богословия и философии.

– Ну хорошо, назовите участников этого так называемого кружка.

– Я никого называть не буду.

– Почему бы не назвать, если это всего лишь безобидный философский кружок?

– Потому что вы их тоже будете обвинять в заговоре.

– Но мы их и так всех знаем.

– Для чего же тогда спрашиваете?

– Для того, чтобы сверить ваши показания с нашими данными.

– Сверяйте лучше свою совесть с тем, что вы делаете, а я больше ничего не скажу, – сказал устало священник и стал что-то беззвучно шептать.

Серьговский догадался, что отец Пахомий читает молитвы. Больше он действительно ничего не сказал до самого конца следствия. Но его последней фразы хватило Серьговскому на всю жизнь. Ему вдруг стало мерзко и противно от того, что он делал в ЧК. Поэтому, когда его вскоре перевели благодаря знанию немецкого языка в разведку, он вздохнул с большим облегчением.