Неприятности в клубе «Беллона»

— Очень, очень достойное начало, милорд. Уж мы-то видали и похуже. А чем все закончилось? Теперь все хором твердят, что для клуба все это страшно неприятно, а я вам скажу: в чем разница? Мало найдется домов, в которых о покойнике вовеки не слыхивали. И о домах мы из-за этого хуже не думаем, так с какой стати хуже думать о клубе?

— Да ты философ, Уильямсон.

Уимзи поднялся по недлинной мраморной лестнице и свернул в буфет. — А границы-то сужаются, — пробормотал он про себя. — Между четвертью одиннадцатого и половиной первого. Похоже, упорная предстоит борьба за ставки леди Дормер. Но — гори оно все синим пламенем! Послушаем, что скажет Пенберти.

Доктор уже дожидался в буфете с бокалом виски с содовой. Уимзи заказал стаканчик пива «Уордингтон» и сразу же, без околичностей, перешел к делу.

— Послушайте, — начал он, — мне всего лишь хотелось перемолвиться с вами словечком по поводу старика Фентимана. Полнейшая конфиденциальность, и все такое. Но похоже на то, что точное время кончины злополучного старикана стало делом крайней важности. Вопрос наследования, вы меня понимаете? Шума поднимать не хотят. Вот меня и попросили, как друга семьи и все такое прочее, знаете ли, вмешаться и позадавать вопрос-другой. Ясно, что начинать следует с вас. Так каково ваше мнение? Мнение медика, помимо всего прочего?

Пенберти изогнул брови.

— О? Возник вопрос, да неужели? Я так и подумал. Этот законник, как-бишь-его-там, позавчера заглянул в клуб, попытался припереть меня к стенке. Верно, думает, что можно установить момент смерти с точностью до минуты, лишь глянув на коренные зубы покойного. Вот только выскажи этим пташкам свое мнение, и оглянуться не успеешь, как окажешься на свидетельской трибуне и повторишь то же самое под присягой.

— Понимаю. Но ведь общее-то представление складывается!

— О, да. Только представления свои нужно проверять — подкреплять фактами, и все такое. Нельзя выстраивать теории, ни на чем не основанные.

— Опасная штука — теории! Например, — возьмем наш случай, — за свою недолгую жизнь довелось мне поглядеть на пару-тройку покойничков, и, если бы я стал разводить теории на этот счет, просто судя по внешнему виду тела, знаете, что бы я сказал?

— Одному Господу известно, что скажет неспециалист по поводу медицинской проблемы, — отпарировал доктор, кисло усмехаясь краем губ.

— Верно, ах, как верно! Ну так я бы сказал, что скончался он весьма давно.

— Это слишком расплывчато.

— Вы сами сказали, что трупное окоченение заметно развилось. Ну, дадим шесть часов на то, чтобы оно наступило, и… когда там оно сходит?

— В тот момент окоченение уже разрешалось — разве я об этом не упомянул?

— Упомянули. А мне казалось, что трупное окоченение сохраняется в течение двадцати четырех часов или около того?

— Иногда. А иногда сходит очень скоро. Быстро развилось — быстро разрешилось, вот такое правило. Однако я с вами согласен: при отсутствии прочих данных я бы сказал, что смерть наступила куда раньше десяти утра.

— А, признаете?

— Признаю. Но мы знаем, что генерал пришел в клуб не раньше четверти одиннадцатого.

— Итак, вы беседовали с Уильямсоном?

— О, да. Я подумал, что лучше все проверить, насколько возможно. Так что могу лишь предполагать, что, поскольку смерть наступила внезапно, да и в комнате было тепло, — покойный ведь сидел у самого огня, — процесс начался и закончился очень быстро.

— Хм-м! Вы, разумеется, отлично знали конституцию бедолаги?

— Да, пожалуй. Генерал Фентиман был очень слаб. Сердце, знаете ли, начинает сдавать, когда перешагнешь за девятый десяток. Это могло произойти где угодно: я так и ждал, что он вот-вот отдаст Богу душу. Кроме того, старик, видите ли, пережил изрядное потрясение.

— Что же произошло?

— Повидался с сестрой накануне вечером. Вам, полагаю, о встрече уже рассказали, раз вы, похоже, все об этом деле знаете. А после того генерал отправился на Харлей-Стрит, ко мне. Я посоветовал ему постельный режим и покой. Артерии перегружены, пульс неритмичный… Старик разволновался — что вполне естественно. Ему бы хорошенько отдохнуть. А я так понимаю, он настоял на том, чтобы встать, несмотря на головокружение и слабость, доплелся сюда, — а попробуй его удержи! — и тотчас же испустил дух.

— Это все понятно, Пенберти, но когда — когда именно — это произошло?

— Один Бог знает. А я — так нет. Еще стаканчик?

— Нет, спасибо; не сейчас. Послушайте, я так полагаю, у вас никаких сомнений не осталось по поводу всей этой истории?

— Сомнений? — Доктор уставился на Уимзи во все глаза. — Ну, разумеется! Если вы имеете в виду причину смерти — безусловно, ни малейших сомнений на этот счет у меня нет. В противном случае я бы не выписал свидетельства.

— А в отношении тела вам ничего не показалось странным?

— О чем вы?

— Вы не хуже меня знаете, что я имею в виду, — отрезал Уимзи, резко разворачиваясь и глядя прямо в лицо собеседнику. Его светлость преобразился точно по волшебству: словно из бархатных ножен вдруг взвилось стальное лезвие. Пенберти встретился глазами с лордом Питером — и медленно кивнул.