Неприкасаемые. Легион. Хранители

Ангелла отдавала последние наставления Неприкасаемым, которые обступили ее со всех сторон, и стояли вокруг нее, взирая на нее как дети в старшей группе детсада смотрят на свою воспитательницу.Только Асраил стоял в сторонке, прислонившись к тому же пульту, и слегка ироничным взглядом наблюдал за своими родственниками, которые, как он понимал, предпочитали надеяться не на себя, а на какое-то чудо, которое спасет их. Например, доблесть и навыки, его и Ангеллы. И Гуннара. И их профессиональных бойцов. В то же время, не особо веря в самих себя. “Нет, дорогие мои, в этот раз придется постараться всем”, – думал он с усмешкой.

Глория была единственной, кроме Ангеллы и ее двух братьев с военной выправкой, которая явно не утеряла присутствие духа и с улыбкой оглядывала всех, в то же время понимая, что эту войну с Кадавром переживут не все. Ответив, наконец-то, за все свои деяния и грешки. И она особенно тепло улыбалась ВЧ, которые откровенно трусили, но в то же время старались держаться бодрячком, не желая вызвать со стороны Ангеллы и Асраила немедленные карательные санкции за отсутствие боевого духа. Или же гордого и несгибаемого стоицизма этой Семьи.

– Всем надеть защитные очки и каски. Не снимать их. Бронежилеты тоже. Слушаться Гуннара. Куда он поставит вас у бойниц, туда и вставайте. Целиться, а не закрывать глаза при стрельбе. Стрелять короткими очередями. Генриетта, слышишь меня?

Гранж кивнула головой покорно, понимая, что комментарий по поводу глаз и очередей в целом адресован ей, и все надели на головы каски, и очки, сразу утеряв свою индивидуальность. К Неприкасаемым присоединилась Соледад, и Ангелла тепло улыбнулась ей. “Черт возьми, вот кого надо особенно защищать сейчас. Мы не можем себе позволить себе утерять единственного Хранителя”, – подумала она с откровенной тревогой.

– Будет жарко, сразу предупреждаю вас. И, возможно, не все пойдет так, как мы этого хотим. Но изменить это уже не в наших силах. Лучше думайте о том, что привело нас сюда. И тут я имею в виду не мое решение об эвакуации на нашу Северную Базу. Скорее, надо думать о ваших делах, особенно не очень почетных…

Ангелла хотела еще что-то добавить, но в этот момент ожила ее рация, которую она оставила на пульте, и подойдя к нему, она выслушала сообщение Власты о начавшейся атаке пехоты. Она ответила ей и с привычной тревогой подумала о Закарии. “Пусть все расставит по местам эта война”, наконец, решила она.

Она вдруг поняла, что Закария уже не изменится – и останется таким же яростным до конца. До самого своего конца. Он все так же импульсивен. Безрассуден. А чего же еще ждать от воина… И вряд ли он будет молить о пощаде или каяться в своих грехах. Тем более, что капелланов и других духовников у них не было. И никто не сможет выслушать его покаяние. Раскаявшись он бы стал другим, как она думала, но кому это сейчас нужно. И для кого это важно… Они уже всей командой сели в этот поезд, который несся к станции, объятой адским огнем. И да, все чувствовали, как стало жарко в башне – словно ее снаружи обложили огромными дровами и подожгли. Она переглянулась с Асраилом, и он улыбнулся ей. Когда-то они избежали этой казни, и тот зловредный епископ не смог отправить их на костер. Как и Тигеля. И вот теперь, они горели хотя бы так – внешне, о чем свидетельствовала их полыхающая башня.

Она еще раз окинула взглядом своих родственников – все сгрудились в центре их бронированного вагона. И явно, как она видела по их глазам, никто из не думает о покаянии. Она замечала только страх на их лицах и читала мысли и мольбы о том, чтобы все это поскорее закончилось. Эта мука и навязанная им война. Но ведь они сами вызвали ее, словно неумелые шаманы, своими закланиями и молитвами, перепутав ритуалы и тряслись теперь от страха, вызванного присутствием этого злобного демона. Или духа. Этого злосчастного Кадавра. Да и опять-таки, она не духовное лицо, и выслушивать их признания она не станет. И отпускать им грехи и слушать их исповеди – тоже не ее задача. У этой Семьи не было наследников. Никому они не смогут передать свои гены, и это с одной стороны хорошо. Они сами обречены вечно нести свой геном в себе, и все свои хромосомы, весьма поврежденные и не очень здоровые. И она сначала хотела произнести перед ними речь, но только еще больше задумалась и загрустила. Как ей было воздействовать на них – к каким ценностям обращаться? К любви, к которой они никому не испытывают? К детям, которых у них нет? Чтобы, по крайней мере, ради их будущего они попытались измениться… К верности к своей Семье… Но все из них просто откровенно используют ее в своих целях.