Непримиримость. Повесть об Иосифе Варейкисе

— А где и кем вы работаете?

— Уже нигде и уже никем. Но я не прошу денег, товарищ Варейкис!

— Я и не могу их предложить, при всем желании. Я помню, вы просите жилье. А где и кем вы работали прежде?

— Я дантист. У меня была частная практика, я принимал пациентов на дому.

— Значит, у вас была своя квартира?

— Разумеется. Иначе я не смог бы практиковать. А теперь. С кого теперь брать свой скромный гонорар? С рабочих? Если ко мне придет с кариозным зубом красногвардеец — мне не только неловко брать с него гонорар, мне даже негде его принять! А явится матрос со щекой, раздутой от флюса, я кое-как найду уголок, чтобы оказать ему неотложную помощь, но вынужден буду причинить ему боль — так он, чего доброго, усмотрит в этом контрреволюционную провокацию и, не задумываясь, пристукнет меня прикладом…

— Так уж сразу и прикладом? — Иосиф Михайлович покачал головой недоверчиво. — А если спасибо скажет? А?.. Так куда же все-таки девалась та прежняя ваша квартира?

— Туда же, куда девался мой кабинет, где я работал. И, поверьте, работал добросовестно! Старался избавить людей от страданий…

— Вас что, уплотнили?

— Именно! Оказалось, что я не врач, а зажравшийся паразит, сосущий кровь… Но мало того, теперь меня и мою семью должны выставить даже из той единственной комнаты, в которой мы все ютимся, все семеро. Выставить как злостного задолжника по квартплате. А чем, спрашивается, могу я погасить этот долг? Чем?! Нет, я все понимаю…

— Я тоже все понял. Задаю последний вопрос. Хотите работать?

— По профессии?

— Да. Но не в домашнем кабинете, а в советском медицинском учреждении.

— А это… такое возможно? Вам это… нужно?

— Это нужно прежде всего вам. И, полагаю, вполне возможно. Потому что нам тоже нужно. Если согласны, я помогу вам устроиться.

Безработными Харьков был наводнен. И с жильем в городе дело обстояло не легче. Готовился декрет по этому вопросу — в частности, предполагалось освободить от какой-либо квартплаты таких безработных, как этот бедняга дантист; таких нетрудоспособных, как его мать; таких учащихся, как его сын. Иосиф Михайлович быстро написал несколько строк, сложил бумагу пополам, передал посетителю, деловито сказал:

— Здесь указан номер комнаты, в нашем же здании. И фамилия товарища, которому передадите эту записку. Он позаботится и о вашем жилье.

— Огромное спасибо, товарищ Варейкис! Я знал-таки, к кому надо идти!

— Ничего вы не знали. Я-то как раз этими вопросами не занимаюсь… Впрочем, если что не так — известите меня.

Он хотел было добавить, что, по сути дела, нет таких вопросов, которыми не призван был бы заниматься партийный руководитель. Но говорить этого не стал. Лишь ощутил — уже не впервые — то согревающее душу чувство осознанного удовлетворения, когда удается сделать доброе дело, удается помочь тому, кто в твоей помощи чуждается и, главное, помощи заслуживает. Чувство это оказалось, пожалуй, не слабее того, которое не раз доводилось ему испытывать, проявляя непримиримую твердость перед наглостью недруга.

8. ДИАЛОГ

Диалог сей имел место зимним вечером в доме Юдановых на Левашовской улице занесенного снегом Киева.

Женщины в этот час хлопотали на кухне и потому не присутствовали. Зато в разговоре принимал молчаливое участие великолепный кот Бузук, мудрейший из мудрейших. Многозначительно жмурясь и подергивая усами, он вслушивался в знакомое звучание хозяйского голоса.

— Итак, дорогой Мирон Яковлевич, занесло меня однажды за пределы Малороссии, в так называемые Тульские засеки — широколиственные леса. Тянутся они от низовий реки Упы через всю Тульскую губернию и в давние времена не раз защищали Москву от набегов. Свое стратегическое значение засеки со временем потеряли. И Петр Великий издает указ, по которому все эти утесные угодья отдаются Тульскому оружейному заводу. Тогда же, при Петре, в засеках создаются лесничества, первые в России. Учреждается лесная стража. Любопытно, что до сей поры лесные кордоны там называются «казармами», а лесников величают «солдатами».

— Да, действительно, весьма любопытно.

— Это что! А ведомо ли вам, сколько прославленных наших художников побывало в тех благословенных краях? Репин, Шишкин, Ге… Если бы вы увидели эти пышные кроны вековых деревьев, таинственные заросли кустарников вдоль прохладных оврагов…

— Там, должно быть, и охота знатная?

— Да, дичи полно, сам Тургенев наезжал поохотиться… Но это все присказка, Мирон Яковлевич, сказка только начинается. Есть в Тульских засеках такой уголок… Торжественная тишина царит в нем. Только птицам да грозам летним дозволяется нарушать ее. Там, под сенью ветеранов-дубов, под скромным зеленым холмиком, без креста, без каменного надгробья… там спит великий человек…

— Догадываюсь, Илья Львович, Граф Толстой?