Непрочитанные письма

— Во-первых, не заказывал. У меня на каждом кусте по два вполне приличных турбобура. А во-вторых, не на трубную базу отправил, а просил отвезти туда, где забуриваются, где турбобур может понадобиться... Вон Китаев плачет, что у него турбобура нет.

— Ага! — горячо поддерживает Китаев. — Отказал турбобур — целую ночь стояли! Вас не допросишься — то «трубача» нет, то турбины... — И вдруг спохватывается, произносит обиженно: — Что это за выражение такое — «Китаев плачет»? А?

— Конечно, Васильич, любишь ты поканючить, сироту казанскую попредставлять, — включается Усольцев. — То одного у тебя нет, то другого... Ты погляди на Лёвина. Если Михалыч говорит, что идет на рекорд — значит, будет рекорд, хоть Обь от Урала до Саян разлейся. А ты? Сначала скажешь, потом передумаешь, станешь то клянчить, после это просить...

— Ничего я не прошу! — резко произносит Китаев. — Ничего не клянчу! Ты, как начальник этой службы, Александр Викторович, должен обеспечить буровую всем необходимым от устья до забоя? Должен. Если б так делалось, я бы и к рации не подходил, на склад дорогу забыл. Очень нужно мне комплектовкой заниматься! — Поворачивается ко мне: — Поехали. — И шепотом: — На складе долотья появились. Румынские. Разведка донесла.

Китаев обидчив, но чувство справедливости в нем врожденное, обиды он никогда не таит и зла за душой не держит. Из-за этих ли румынских долот, которые мы в то утро быстренько перетаскали в кузов китаевской машины, или, быть может, совсем из-за других — сильно влип однажды бурильщик Федя Метрусенко.

Федя, как говаривал один персонаж, вообще «человек отдельный». Бесшабашный, азартный, неуемный, он мог вызывать либо любовь, либо злобу, а нередко и оба эти чувства одновременно. Как бы убедительно и вдохновенно ни рассуждали о достоинствах любого труда, для Федора Метрусенко все умирало, если не было ощущения движения, чувства скорости и реального результата, который можно измерить, сравнить, сопоставить, о котором не скажешь расплывчатыми словами «хорошо» или «плохо», он выражается цифрами, метрами — и только. Проводка скважины складывается из многих этапов, и все они равно важны для достижения цели, но попробуйте вообразить себе, что вахте Федора выпал ремонт — профилактический или внезапный, не важно. Конечно, сработает он как надо, но ходить станет туча тучей, всех изведет занудливыми поучениями и никчемными придирками, будет изнывать от тоски, ожидая конца смены. Но если бурение! Тут Федя неудержим и неузнаваем, все спорится в его руках, и вахта работает слаженно, весело, самозабвенно. Эта Федина страсть нередко подводила не только его самого, чаще — его сменщиков (особенно не везло в таких случаях бурильщику Володе Серикову): до конца вахты, до упора елозит Метрусенко долотом по забою, а следующей вахте приходится начинать с замены инструмента, мучительной спуско-подъемной операции. С Сериковым до открытой войны дело доходило, но Метрусенко, не склонный преуменьшать своей роли в развитии буровых работ, спокойнейшим образом объяснял конфликт вздорностью сериковского характера, да еще не забывал высокомерно ввернуть, что вообще этот Сериков, попавший в бригаду, когда она уже почувствовала вкус настоящей работы, неровня ему, Федору Метрусенко, начавшему разбуривать Самотлор в числе первых, самых первых, для этого он из мастеров ушел, хотя не самым плохим мастером был в «Пермвостоке», но лучше быть бурильщиком на Самотлоре, чем мастером где угодно...