Непрошеная повесть

Храм Сияния Добра расположен не так красиво, как святилище Хатимана в столице или в Камакуре, но зато я узнала, что здесь было явление живого будды, и сердце исполнилось упования и веры. Я встречала утро и вечер, непрерывно твердя молитву, решив повторить ее десятикратно сто тысяч раз[131].

Проживал здесь некий Ивами из Такаоки, также носивший духовное звание, большой ценитель изящного., постоянно слагавший стихи, любивший музыку. Придя к нему в гости вместе с другими паломниками и монахинями, я увидала поистине изысканное жилище, совсем неожиданное для деревенского жителя. Многое в здешнем краю дарило отраду сердцу, и я осталась в храме до осени.

* * *

Вплоть до восьмой луны я оставалась в горном краю Синано, ибо хотела на обратном пути увидеть осень на равнине Мусаси, но вот, наконец, покинула храм Сияния Добра.

В краю Мусаси есть храм Асакуса, посвященный Одиннадцатиглавой Каннон. Все восхваляли чудотворную силу этого священного изваяния, мне захотелось побывать там, и я отправилась в храм Асакуса. Углубившись далеко в поле, я шла, раздвигая густые травы. Кругом рос только кустарник хаги, шафран и китайский мискант, такой высокий, что всадник верхом на лошади скрывался в зарослях с головой. Дня три пробиралась я сквозь эти травы, а им все не видно было конца. Чуть в стороне, у боковых тропинок встречался иногда дорожный приют, но в остальном место было безлюдно, позади и впереди только поле, равнина без конца и без края.

Храм богини Каннон стоял на небольшом холме, тоже посреди поля, кругом ни деревца, поистине, как в песне, сложенной Ёсицунэ Фудзиварой:

Далеко-далеко,где небо сливается с лугом,будто прямо из трав

поднимается светлый месяц,озарив равнину Мусаси.

Был вечер пятнадцатого числа, пора полнолуния. В этот вечер во дворце всегда звучали струны... Правда, со мной не было косодэ, полученного в дар от государя, — я поднесла его храму Хатимана в столице вместе с переписанными мною свитками Лотосовой сутры, и потому хоть и не вправе была сказать:

Государев подарок    со мной, придворное платье,Ароматы былые    и ныне могу вдыхать я...

но это не означает, что я забыла дворец, мои чувства не уступали глубиной чувствам человека, сложившего эти строчки...

По мере того как сгущалась тьма, луна, поднимаясь над травянистой равниной, блестела все ярче, и светлые капли росы, висевшие на кончиках травинок, сверкали, как драгоценные камни.

Вспоминаю, как встарьлюбовалась луной затененнойиз пределов дворца —а теперь запомню навекиэту ночь в печальном сиянье!... —

думала я, едва не утопая в слезах.

Созерцаю луну,что светит в безоблачном небе...Разве в силах моих

позабыть, навсегда отринутьобраз, в сердце запечатленный?

Настало утро. Нельзя было до бесконечности оставаться в пустынном поле, и я ушла.

* * *

Наконец, я очутилась у реки Сумиды, переправилась на другой берег по большому, длинному мосту, похожему на мосты Киёмидзу или Гион в столице. Здесь встретились мне двое мужчин в чистом дорожном платье.

— Скажите, где протекает речка Сумида? — спросила я.

— Она перед вами! — услышала я в ответ. — А это мост Суда. В прежние времена здесь не было моста, приходилось переправляться на лодках, это было очень неудобно, поэтому построили мост. Сумида — ласковое название, хотя простой народ зовет эту речку «Суда»... На том берегу было когда-то селение Миёси, крестьяне сажали рис, но зерно не родилось, было много пустых колосьев. Однажды правитель края спросил, как называется это селение, и, услышав в ответ: «Миёси!», сказал: «Неудивительно, что рис не родится!»[132] Он приказал дать деревне новое название «Ёсида» — Хорошее Поле. После этого колос стал полновесным...

Мне вспомнилось, что Нарихира вопрошал здесь «мияко-дори»[133] — Столичных птиц, но теперь у реки не было никаких птиц, и я сложила:

Напрасно пришла я

к тебе, о Сумида-река!Уж нет и в поминетех птиц, воспетых поэтом,что некогда здесь обитали...

Над рекой клубился туман, застилая дорогу. Стемнело, я шла, погруженная в печальные думы, а высоко в небе, словно вторя моей печали, кричали перелетные гуси.

Небо чуждых краев...Мне слезы глаза застилают.Слышу жалобный клич —будто спрашивает о минувшему меня гусиная стая.