Непрошеная повесть

Новых встреч под лунойбуду ждать я, терпенья исполнясь,ваши строки храня —вместе с соснами вековымиза священной оградой храма...

Чтобы поспеть к первой лодке, отплывающей ранним утром, я еще накануне пришла в селение, именуемое Ооминато — Большая Гавань. Я прилегла ненадолго вздремнуть в убогой хижине солевара, и мне невольно вспомнились слова древней песни:

Пусть меня ожидаетПростор морскойИли кручи, где гнезда бакланы вьют,

Только бы быть с тобой!Острова, куда кит заплывает порой,Или степи,Где тигры свирепые ждут,Только бы быть с тобой!

А я?.. Сколько бы я ни ждала, не будет мне утешения, в какую бы даль ни забрела — нет надежды на встречу...

Еще не рассвело, когда я покинула хижину, и тут мне принесли письмо от жреца Цунэёси. «Посылаю письмо, которое написал еще тогда, когда вы пребывали во Внутреннем святилище, но вовремя не отправил...

О, как горько теперьдаже слышать про бухту Наруми!Ведь туда по волнам

вы отправитесь, нас покинув, —я рукав слезой орошаю...»

Я ответила:

Пусть мы знали давно,что нас ожидает разлука,но настал этот час —и теперь на пути к Нарумине от волн рукава промокли...

* * *

В храме Ацута полным ходом шла постройка — восстанавливали сгоревший храм, кругом все были поглощены работой, но мне не хотелось опять откладывать переписку сутры, и я все-таки добилась, чтобы мне отвели помещение, где завершила, наконец, переписку последних тридцати свитков сутры Кэгон. Эти свитки я поднесла в дар храму. Церемонией подношения руководил неприметный провинциальный монах, похоже было, что он сам толком не понимает смысл того, что совершает, но я позаботилась, чтобы все обряды были соблюдены, в том числе — исполнение музыки для утехи богов-хранителей сутры. Затем я вернулась в столицу.

* * *

После неожиданной встречи с государем на Горе Мужей, Отокояма, — встречи, которую я не забуду даже в грядущем потустороннем мире,- государь через близкого мне человека то и дело снова звал меня, приглашал к себе; я была ему благодарна от всей души, но пойти не решалась. Так бесплодно шли дни и луны, сменился год, уже наступила девятая луна следующего 5-го года Сёо[142].

Государь любил бывать в загородном дворце Фусими, там дышалось ему привольней. «Здесь никто не узнал бы о нашей встрече...» — писал он мне. Помнится, я решила тогда, что и впрямь туда бы можно пойти, и, по всегдашней своей слабости, не в силах противиться зову сердца, все еще хранившего память о первой любви, тайно пошла во дворец Фусими.

Меня встретил доверенный человек и повел, указывая дорогу. Это было забавно — ведь я и без него знала здесь все входы и выходы.

В ожидании государя я вышла на высокий балкон зала Девяти Будд и огляделась вокруг. Река Удзи катила внизу печальные волны. Я смотрела на них со слезами волнения, и мне вспомнились стихи:

Так ярко сияетнад бухтой Акаси лунапорой предрассветной,что лишь волны, гонимые ветром,

и напомнят про мглу ночную...

Около полуночи государь вышел ко мне. Я глядела на его неузнаваемо изменившийся облик, озаренный ярким светом луны, сиявшей на безоблачном небосводе, и слезы туманили взор, мешая ясно увидеть его лицо. Он говорил о многом, а я слушала, как он вспоминал минувшие времена, начиная с той поры, когда я малым ребенком сидела у него на коленях, и вплоть до того дня, когда, покинув дворец, навсегда с ним рассталась.

— Наша жизнь полна горя, так оно и должно быть, ибо мы живем в мире скорби... Но все же почему ты ни разу не пришла, не пожаловалась на свою тяжкую участь? — спросил он. Но о чем бы я стала жаловаться, если не о том, что он забыл меня, бросил, обрек на скитания по свету? А об этом горе, об этой обиде кому я могла поведать? И кто бы меня утешил? Но открыто высказать все, что было на сердце, я не могла и лишь с волнением слушала его речи. С горы Отова доносился жалобный клич оленя, колокольный звон в храме Фусими возвестил приближение утра.

И колокол гулкий,и трубный олений призывменя вопрошают —о чем под небом рассветнымпроливаю сегодня слезы?..

Рассвело, и я ушла, унося глубоко запечатленный в сердце облик государя, и рукава мои были влажны от слез. Когда я уходила, государь сказал: