Нерон

— Я думаю, ты не забудешь своего старого друга Эуфобия. Теперь ведь ты можешь заплатить за все вино, какое только он пожелает выпить в трактире Форо.

Философ занял ложе более отдаленное, в конце стола и отстранил венок, который ему поднесла рабыня.

— Я пришел не ради цветов: я пришел поесть Розы я вижу на каждом шагу в полях, куска же хлеба для философа я не нахожу в Сагунте.

— Ты голоден? — спросила Сонника.

— Я более жажду. Я провел целый день, говоря на Форо; все меня слушали, но никто не подумал о том, что мне необходимо освежить горло.

По греческому обычаю следовало избрать царя пиршества, любимого гостя, который должен был предлагать тосты, определять время возлияния вин и руководить разговором.

— Мы избираем Эуфобия, — сказал Алерко, со своим тяжелым остроумием кельтибера.

— Нет, — запротестовала Сонника. — Однажды, ради шутки, мы поручили ему руководить пиром, и прежде чем дойти до третьего блюда, мы все были пьяны. За каждым куском он предлагал возлияние вина.

— Кого избрать царем? — проговорил философ. — Он уж есть у нас, рядом с Сонникой. Да будет им афинянин.

В центре стола возвышалась широкая бронзовая чаша, по краям которой красовались нимфы, глядящие в овальное озеро вина. Позади каждого гостя стоял раб для его услуг, и все они стали наполнять чаши застольников для первого возлияния. Эти чаши, называемые мирринами и привезенные за дорогую цену из Азии, были сделаны из секретного состава, в который входил порошок раковин и смирны. Расписанные греческими красками, они обладали непрозрачной белизной слоновой кости, секретный состав их массы придавал особенно приятный вкус напитку.

Актеон приподнялся на своем ложе, чтобы предложить первое возлияние в честь любимой богини.

Сильные рабы, потные от кухонного жара, поставили на стол первые кушанья на больших блюдах из красной сагунтской глины. Здесь были ракушки в натуральном виде или же испеченные в горячей золе со всевозможными пряностями; свежие устрицы, украшенные петрушкой и зеленью, спаржа, огурцы, латук, павлиньи яйца, свиной желудок, маринованный в уксусе с тмином, и птицы, плавающие в соусе из сырного порошка, масла и уксуса. Кроме того приглашенным предлагался оксигарум,

приготовленный в Новом Карфагене: рыбная масса, сдобренная солью и уксусом, которая, обостряя вкус, возбуждала жажду.

Запах всех этих блюд распространялся по зале празднества.

— Чего мне только не рассказывали о гнездах птицы феникса, — говорил Эуфобий с переполненным ртом. — По уверениям поэтов, феникс обмазывает свое жилище ладаном, кинамом и корицей, но клянусь богами, что в таком гнезде я не чувствовал бы себя так хорошо, как в триклинии Сонники.

— Но это не мешает тебе, злодей, — сказала, улыбаясь, гречанка, — посвящать мне стихи, в которых ты бранишь меня.

— Потому, что я люблю тебя и протестую против твоих безумств. Днем я философ, но ночью мой желудок побуждает меня искать тебя, и я прихожу, снося побои твоих слуг, чтобы ты накормила меня.

Рабы унесли первые блюда и подали вторые, состоявшие из жаркого и рыбы. Молодой жареный кабан занял центр стола; большие фазаны, с цельными перьями на вареном мясе, красовались на блюдах, окруженные вареными яйцами и душистыми травами; зайцы, разделенные на части, выставляли свою начинку из розмарина и тимьяна, а деревенские голуби чередовались с дроздами и другой птицей. Рыбные блюда были бесчисленны и они напоминали грекам кушанье их родины.

Каждый из приглашенных выбирал из блюд то, которое ему было по вкусу. В праздничные чаши наливались новые вина из амфор, засмоленных и запыленных от погребов. Хиосское вино, привезенное издалека и весьма дорогое, чередовалось с винами цекубескими, фалернскими и массикскими, а также с лауронскими и сагунтскими винами. Аромат этих напитков смешивался с запахом соусов, в состав которых, по сложным рецептам греческой кухни, входили петрушка, кунжут, укроп, тмин и чеснок.

Сонника почти ничего не ела: она забывала о кушаньях, которыми в изобилии угощала своих гостей, чтобы улыбаться Актеону.

Приглашенные с аппетитом уничтожали кушанья, отдавая дань похвалы повару Сонники, азиату, купленному в Афинах одним из ее лоцманов. Она заплатила за него чуть ли не стоимость любой виллы, но все находили, что расход сделан производительно, дивясь искусству, с которым он придумывал в своей кухне удивительные кулинарные соединения, выполняемые затем другими слугами, и особенно восторгаясь его счастливым измышлениям в приготовлении из фиников и меда сладких соусов к жаркому. Такой раб может услаждать всю жизнь и отдалить смерть на многие годы.