Нержавеющий клинок

Неожиданно небо затянуло свинцовыми тучами. Начались проливные дожди. За неделю грунтовые дороги раскисли настолько, что по ним не проходила ни одна машина. На лошадях можно было проехать только верхом. А дожди не прекращались. Продвижение наших войск замедлилось, а потом и вовсе приостановилось. Снарядов было маловато, вернее, они были на полковом складе, а как в такую непогодь доставить их на огневые позиции батарей? Как всегда, помогла солдатская находчивость. Мы становились цепочкой и передавали снаряды из рук в руки. Такой способ доставки кто-то шутя назвал «муравьиным». Название прижилось, позже оно так и именовалось в официальных штабных документах.

Когда чуть просветлялось небо, мы с болью смотрели в сторону деревни. Это было знаменитое Михайловское. В бинокль хорошо виднелся домик Пушкина, а чуть в стороне — домик няни. Рядом на вековой сосне немцы устроили наблюдательный пункт. Сиротливо торчали на еловой аллее израненные, одинокие деревья. Аллею почти уничтожили. Лучше сохранилась липовая аллея, выходящая к пруду. Ей издавна присвоили название аллеи Керн — в честь Анны Петровны Кери, посетившей село Михайловское летом 1825 года. Это ей поэт посвятил бессмертные строки: «Я помню чудное мгновенье…»

Солдатские сердца сжимались от боли: что станется с домом Пушкина? Как спасти его? Говорили в те дни только о Пушкине. Читали его стихи, вспоминали написанное о нем. Казалось, что сам поэт находится в фашистском плену и его необходимо освободить во что бы то ни стало!

В один из апрельских дней мы несколько часов подряд под проливным дождем «толкали» снаряды вперед и только с наступлением темноты, усталые и промокшие до костей, разошлись по своим землянкам и блиндажам. В одной землянке с нами жил командир взвода лейтенант Евгений Сенин; он прибыл к нам год назад, после окончания училища. Среднего роста, белокурый, с застенчивыми голубыми глазами, лейтенант первое время чувствовал себя скованно, может, потому, что ему достался наш взвод, укомплектованный пожилыми солдатами, призванными в начале войны из запаса. Взвод так и прозвали «стариковским», хотя самому старшему из нас было всего сорок лет. Но любой из нас годился взводному в отцы.

Лейтенант быстро освоился и гордился своими стариками: они, мол, не подведут! Храбрый по натуре, взводный мог пуститься в неоправданный риск, и тогда мы сдерживали его, ограждали от опасности. Командиры соседних взводов завидовали ему, зная, какую трогательную заботу мы проявляем о нем: подсовывали ему котелок с супом погуще, неведомого где и как добывали в походе кружку горячего чая, находили на замену сухие портянки, а в трудный момент согревали добрым словом. На войне это имело особую цену. А взводный, в свою очередь, заботился о том, чтобы никто из нас не остался голоден, сочувствовал нашему горю, приходившему во взвод почти с каждой почтой. У одного в оккупации умерла жена, у другого погиб на фронте сын… Мало ли тяжких невзгод приносил каждый день войны?!

«Кончится война, — говорил лейтенант, — соберемся у моей мамы под Полтавой, в Решетиловке. Она умеет такие вареники готовить, каких ни в одном ресторане мира вам не подадут. Запеченные в макитре, а сверху залитые свежей сметаной…»

Как только лейтенант прибыл во взвод, мы заметили в его полевой сумке толстую тетрадь в зеленом переплете. Сначала думали, что это конспекты из училища, но вскоре все прояснилось: лейтенант записывал туда свои стихи. Он их никому не показывал, да мы не очень просили, — кто в таком возрасте не пишет их?

В тот день наш Женя, — так любовно звали мы между собой своего командира, — работал вместе с нами на доставке снарядов; в землянку он возвратился позже всех, когда там уже было тепло и немножко дымно от железной печурки, пристроенной в углу.

Снимая мокрую шинель, лейтенант по-детски улыбнулся:

— Спасибо вам, старики, за сегодняшнюю работу. Нашему взводу командир полка объявил благодарность.

Наводчик сержант Церковный подкладывал дрова в печку, прервал свою работу, повернулся лицом к лейтенанту, спросил:

— А случайно не знаете, где можно обмейять благодарность на сто граммов? Вот бы сейчас они пригодились!

Ребята рассмеялись.

— Придет время — будет и сто граммов, — парировал лейтенант. — Потерпеть малость надо.

— Когда это будет — под Полтавой, в Решетиловке! Да и под вареники водка не пойдет, товарищ лейтенант, — не унимался Церковный.

— На Полтавщине и огурчики имеются, — ответил Сенин.

— Это уже другой разговор. Скажите, товарищ лейтенант, скоро мы уже трахнем по фрицу? Снаряды есть, а мы молчим, как завороженные.

— Молчали и будем молчать, товарищ Церковный. Всей артиллерии дан краткосрочный отпуск. Разве подымется у кого-либо рука послать снаряд в такую святыню? Перед нами пушкинские места…

Лица солдат посуровели. Все замолчали, а лейтенант продолжал:

— Шутка ли, дом Пушкина — а рядом домик его няни, той самой Арины Родионовны, которая рассказывала своему воспитаннику сказки. Он посвятил ей такие строки: