Несколько слов об Ренане

«Несравненное величіе религіи Христа состоитъ именно въ томъ, что, будучи религіею абсолютно нравственною, она не связана ни съ какимъ условіемъ времени или національности. Что принесла она въ міръ? Она принесла нкоторый идеалъ жизни, понятіе святости, понятіе, уже знакомое людямъ Ветхаго Завта, но которое еще боле возвысилъ и въ то же время смягчилъ сынъ Маріи, которое Онъ, какъ-бы сказать, пропиталъ слезами и нжностію, такъ что оно съ тхъ поръ навсегда завладло совстью людей».

«Вотъ въ чемъ духъ ученія и миссіи Іисуса, вотъ область идей, въ которой нужно установить свою мысль, если желаемъ точно опредлить характеръ христіанства. Между тмъ, Ренанъ сталъ на иную точку зрнія, на точку художника. Вмсто того, чтобы смотрть на Евангеліе со стороны нашихъ нравственныхъ инстинктовъ, онъ искалъ въ немъ преимущественно великаго, прекраснаго, я готовъ былъ сказать — красиваго (буквально joli — хорошенькаго). Онъ приложилъ къ жизни Іисуса чисто эстетическія категоріи. Онъ имлъ на это право, безъ сомннія. Первая свобода автора есть свобода длать лишь то, что онъ хочетъ длать. Вообще, мы невидимъ причины, почему бы человкъ свтскій и художникъ не имлъ тоже права сказать намъ, какою онъ находитъ религію, разсматриваемую съ вншней стороны. Но нужно признать, однако же, что дйствительно понимаются вещи только когда мы ихъ оцниваемъ по ихъ собственной природ, а люди, когда мы отдаемся ихъ генію, — и даже, что настоящее художество есть художество, которое во всякомъ предмет сообразуетъ свой тонъ, свой рисунокъ, свой стиль съ характеромъ воспроизводимыхъ имъ фактовъ» [6]

.

Вотъ жестокій приговоръ, отъ котораго никогда не уйдетъ Ренанъ. Онъ сталъ на точку, не соотвтствующую предмету, да и на этой точк не исполнилъ ея высшихъ требованій. Нельзя также и не почувствовать ироніи, когда за Ренаномъ признаются права свтскаго человка, какъ-будто онъ никогда и не былъ духовнымъ, какъ будто его свтскость ничуть не умышленная, а натуральная.

Между тмъ, ради этой ствтскости, которую ему такъ хотлось усвоить, онъ беретъ религію больше всего «съ вншней стороны», онъ почти упускаетъ изъ вида ея нравственный элементъ, тотъ «идеалъ жизни», который она внесла въ человчество. Слдовательно, онъ неизмримо понижаетъ и искажаетъ предметъ, о которомъ писалъ.

VII

Отзывъ Аміеля

Книга Ренана возбудила множество споровъ и опроверженій, цлую литературу, очень любопытную, если слдить въ ней за принципами, сознательно или безсознательно одушевлявшими пишущихъ. Намъ кажется особенно интереснымъ здсь эпизодъ съ Аміелемъ, прославившимся своими посмертными записками. Ренанъ, какъ извстно, никогда не вступалъ въ споры, никому не отвчалъ ни на какія нападенія. Онъ молчалъ даже тогда, когда ему приписывались разговоры, которыхъ онъ не велъ, когда печатались письма, которыхъ онъ не писалъ. Но съ Аміелемъ у него вышло что-то похожее на полемику. Аміель, бывшій профессоръ философіи въ Женев, при жизни не имлъ никакой извстности; но, когда онъ умеръ (1881 г.), друзья его издали въ двухъ небольшихъ томикахъ выборку изъ дневника, который онъ постоянно велъ и который, въ теченіе десятковъ лтъ, составилъ рукопись, равную десяткамъ томовъ. Выборка, изданная подъ названіемъ Journal intime, поразила всхъ глубиною и силою мыслей и выраженія, и сразу поставила имя Аміеля въ разрядъ первостепенныхъ знаменитостей. Вотъ въ этомъ-то дневник, гд обсуждаются между прочимъ всякаго рода писатели, читанные авторомъ, встртились отзывы и объ Ренан. И вотъ, Ренанъ, не отвчавшій никому изъ живыхъ, почему-то отвтилъ на загробную укоризну Аміеля.

Приведемъ сперва, что говоритъ Аміель. Замтимъ, что онъ былъ реформатъ, былъ глубоко посвященъ въ германскую философію и отличался необыкновенною чуткостію. Онъ высоко цнитъ литературныя достоинства Ренана. Вотъ, напримръ, какъ онъ его характеризуетъ:

«20-го іюля 1869 года. Прочиталъ пять или шесть главъ Св. Павла Ренана. Если анализировать до конца, авторъ — вольнодумецъ, но вольнодумецъ, коего гибкое воображеніе уметъ предаваться тонкому эпикуреизму религіознаго чувства. Онъ считаетъ грубымъ того, кто не поддается этимъ граціознымъ мечтамъ, и ограниченнымъ того, кто принимаетъ ихъ серіозно. Онъ забавляется видоизмненіями совсти, но онъ слишкомъ тонокъ, чтобы надъ ними смяться. Настоящій критикъ ничего не заключаетъ и ничего не исключаетъ; все его удовольствіе — понимать не вря а наслаждаться созданіями энтузіазма, сохраняя притомъ свободу ума и ничуть не подпадая иллюзіи. Такіе пріемы кажутся фокусничествомъ; но это лишь благодушная иронія очень образованнаго ума, желающаго не быть чуждымъ ничему и не впадать ни въ какой обманъ. Это совершенный дилеттантизмъ Возрожденія. А сверхъ того — взгляды, взгляды безъ конца — и радостное чувство науки» [7].

Но, спустя нсколько времени, Аміель уже не такъ спокойно оцниваетъ этотъ удивительный дилеттантизмъ, а произноситъ надъ нимъ суровый приговоръ: