Несколько случаев из оккультной практики доктора Джона Сайленса

— Со мной все в порядке, — повторил я, проклиная выбивающие дробь зубы.

Джон Сайленс взял мою руку и пожал ее, это пожатие, казалось, передало мне часть его непоколебимой веры в себя. Глаза и руки сильного человека имеют несомненную власть над чужой душой. Очевидно, он угадал мою мысль, ибо в уголках его рта мелькнула легкая улыбка.

— Вы почувствуете себя спокойнее, — тихо сказал доктор, — когда вся эта история завершится. Разумеется, мы можем положиться на полковника, однако помните, — предостерегающе добавил он, — что древний дух способен вселиться в нашего перепутанного друга, ибо он не знает, как это предотвратить. А втолковать полковнику, что он должен делать… — Джон Сайленс выразительно пожал плечами. — Итак, если это и произойдет, то лишь на время; я позабочусь, чтобы с ним не случилось ничего дурного.

Доктор одобрил сделанные в прачечной приготовления.

— Красный цвет, — сказал он, показывая на лампы с абажурами, — имеет наименьшую частоту колебаний. Сильный свет с большой частотой колебаний мешает материализации; если она и происходит, то на очень короткий период.

Я был не вполне с ним согласен: полная темнота создает иллюзию безопасности, ощущение собственной невидимости, полусвет же разрушает эту иллюзию, — но, вспомнив предупреждение хранить хладнокровие, решительно подавил все опасения.

В дверях появилась фигура полковника Рэгги. Хотя он и шел на цыпочках, тяжелая его поступь далеко разносилась в ночной тиши, ибо свобода движений полковника была ограничена бременем, которое он нес; на руках хозяин дома держал большую желтоватую чашу, покрытую белой салфеткой. Лицо его было хоть и напряжено, но спокойно. Он тоже прекрасно владел собой. Я представил, какое бессчетное число раз приходилось ему вскакивать по тревоге, вести утомительное наблюдение за противником и, не зная устали, отбивать нападения; подумал о том, сколько испытаний и потрясений перенес он за свою жизнь, включая и ужасное происшествие, случившееся с его сестрой, — и все же этот человек сумел сохранить несгибаемое мужество, не отступающее даже перед лицом самой грозной опасности, — именно это и имел в виду Джон Сайленс, когда сказал, что на него «можно положиться».

Кроме суровой напряженности и землистого цвета лица, я не заметил никаких внешних признаков той бури, которая, несомненно, бушевала сейчас в душе полковника; и необыкновенная выдержка этих двоих людей, хотя и проявляющаяся у каждого из них по-разному, так приободрила меня, что к тому времени, когда закрыли дверь и мы обменялись безмолвными приветствиями, я уже полностью держал себя в руках и был уверен, что хладнокровно выдержку любое испытание.

Полковник Рэгги осторожно поставил чашу в самый центр стола.

— Полночь, — кратко сообщил он, взглянув на часы, и мы расположились вокруг стола на заранее приготовленных стульях, как завороженные глядя на легкий парок, который в холодной прачечной пробивался из-под белой салфетки, — на мгновение зависнув над столом, он тут же скрывался в глубокой тени печной трубы.

Согласно распределенным доктором местам, я оказался спиной к двери, напротив черного зева печи. Полковник Рэгги сидел слева от меня, Джон Сайленс — справа, оба вполоборота ко мне, причем доктор был покрыт более густой тенью, чем полковник. Таким образом, мы наблюдали за тремя разными частями стола и, откинувшись на спинки стульев, молча ожидали дальнейшего развития событий.

Около часа не было слышно ни малейшего звука. Наши домашние туфли бесшумно скользили по кирпичному полу; затаив дыхание, мы старались не шевелиться, опасаясь выдать себя шорохом одежды. Это безмолвие — безмолвие ночи и тревожного ожидания — подавляло нас. Даже шипение ламп не нарушало царившую в прачечной тишину; если бы, скажем, свет был способен произвести хоть какой-нибудь шум, не думаю, что мы услышали бы шаги серебристого лунного луча, который оставлял на полу свои бледные следы.

И полковник Рэгги, и доктор, и я — все мы сидели, будто каменные изваяния, не обмениваясь ни словом, ни жестом. Мои глаза непрестанно блуждали между чашей и напряженными лицами справа и слева от меня. В красном свете ламп они походили на безжизненные маски, а легкий парок, струившийся из-под салфетки, давно уже перестал быть видимым.

Когда луна поднялась чуть выше, вдруг повеял ветерок. Своими легчайшими крыльями он еле слышно шелестел над крышей, пробегал вдоль стен, ледяным сквозняком обдавал ноги. Вслушиваясь в дыхание ветра, я представлял себе вересковые пустоши вокруг дома, обнаженные, без единого дерева, одинокие холмы, ближние рощи, мрачные и таинственные в ночной тьме. Особенно яркой была картина Двенадцатиакровой плантации, и мне чудилось даже, будто я вижу, как покачиваются скрученные стволы, слышу, как печально перешептываются верхушки деревьев. В глубине прачечной, за спиной у нас, лучи луны сплетались во все более причудливую сверкающую сеть.