Несломленная

Еще он требует, чтобы его аккредитовали как моего личного тренера, а третье требование касается спонсорских обязательств. В командном соглашении AOC есть пункты о том, какие бренды экипировки допустимы в соответствии с контрактами всей олимпийской сборной, а какие – нет. По этим правилам я могу играть своей ракеткой Head, с производителем которой у меня контракт на несколько миллионов, но моя форма должна быть от командного спонсора – Nike. Отец же стоит на том, что я буду играть только в Fila. Он якобы боится, что мое выступление в Nike может осложнить мои отношения с Fila, но это не так. На самом деле он просто не хочет, чтобы я подписывала это соглашение, и, как обычно, норовит поднять бучу. Как же меня это заколебало.

AOC и мое агентство проводят с отцом осторожные переговоры. Постепенно они его умасливают. Это очень непросто, но в конце концов AOC и моим агентам удается переубедить отца. Он больше не требует, чтобы я играла в Fila, вопрос с транспортом решен, и специальная аккредитация ему тоже предоставлена. Учитывая, какой он тяжелый и неуправляемый человек, такое благополучное завершение переговоров – большая победа для всех сторон, включая меня. Я понимаю, что перечить отцу никто не станет. Будь он просто тренером, ситуация была бы совсем другая, но семейные отношения – отдельный разговор. В итоге я подписываю бумагу, которая снимает с AOC ответственность за мою безопасность, переезды и проживание за пределами территории Игр.

Разрешение всех трудностей, в очередной раз спровоцированных отцом, становится огромным облегчением: я сыграю на Олимпиаде. Я в экстазе от того, что могу выступить на Играх за свою страну – Австралию.

Мама с Саво улетают из Флориды домой, потому что у братика начинается школа. По мере того как ухудшается психика моего отца, то же самое происходит с моими отношениями с мамой. Мы с ней все чаще в разных странах и все сильнее друг от друга отдаляемся.

В первом круге Монреаля я играю с бельгийкой Сабин Аппельманс. Первый сет получается зарубой, и я выгрызаю его на упорном тай-брейке. В переходе[11]

я смотрю за тем, как отец уходит из моей ложи и двигается в сторону лаунжа для игроков с видом на центральный корт. Понимая, к чему это может привести, я отвлекаюсь и второй сет проигрываю 4:6. В третьем мне не удается собраться с мыслями, и Аппельманс выигрывает матч. Еле-еле – 7:6 в решающем. К концу матча я уже отчетливо вижу, что отец вдребезги пьян.

Как только мы садимся в турнирную машину, которая везет нас в гостиницу, я осознаю, что моя расплата будет жестокой. Она наступает во всем своем ужасе, едва мы остаемся наедине в комнате. Сначала идут удары по лицу и обычный поток грязи про то, какая я беспомощная корова. Постепенно удары становятся сильнее, а потом он сжимает кулак и бьет меня им. От удара по голове я падаю, и он начинает бить меня ногами. Один из ударов приходится мне рядом с ухом, и зрение у меня расплывается. Голова идет кругом, меня мутит. Он снова бьет меня по голове. Я отключаюсь, а когда прихожу в себя, он заставляет меня встать. Голова болит.

Это не обычное стоячее наказание. В этом раунде пыток я должна стоять неподвижно, пока он бьет меня в колени остроносыми туфлями, которые у него на ногах. Я кричу от боли, а он заставляет меня выпрямиться, прицеливается и бьет еще раз.

Он бьет меня снова и снова. Он еще никогда так не делал, и боль адская – колени мгновенно начинают опухать, и до конца отек никогда не исчезнет.

По ходу этого избиения отец говорит, что пару с Рен-не Стаббс я на следующий день играть не буду. Мы должны были выступить в Монреале в качестве подготовки к Олимпиаде.

Потом раздается стук в дверь, и это оказывается сама Ренне. Он уходит в глубину комнаты, пока я с ней разговариваю. Глядя ей в глаза, я выдавливаю из себя: «Я не смогу завтра сыграть». Я понимаю, что поступаю отвратительно. Я чувствую себя отвратительно. Я знаю, что у меня на лице гримаса страха и ужаса. Я не могу скрыть, насколько напугана. Папа возникает у меня за спиной и по-сербски велит мне сказать Ренне, что в матче с Сабин я получила травму, и теперь мы возвращаемся во Флориду. Я неохотно перевожу это. Но Ренне не дура – я вижу, что она прекрасно понимает, что это вранье, и не собирается это так оставлять.

Она обращается напрямую к отцу: «Почему вы не даете ей сыграть пару?»

Я пытаюсь закончить этот разговор. Ренне уходит со словами: «Я сюда приехала, чтобы сыграть с тобой пару, Елена, и мы ее завтра сыграем».

Мое наказание продолжается с ужасающей жестокостью до позднего вечера. Он не пускает меня в душ, не дает мне поесть, хотя я страшно голодная. В конце концов, он идет в гостиничный ресторан, чтобы поесть самому. Мне он велит сидеть на краю кровати: не заснуть и не включать телевизор. Я должна сидеть в тишине.