Неслучайные странности

Что интересно: это собрание помню очень хорошо, несмотря на прошедшие десятилетия! Сейчас наша классная дама потянет меня к доске, стыдя и беззлобно поругивая за якобы равнодушное отношение к своим товарищам и нежелание высказываться на их счёт. Вообще-то она у нас нормальная, правильная; можно даже сказать, добрая, с пониманием нашего поколения, хотя сама уже и очень немолодая. Выпустив наш восьмой «А» в самостоятельную жизнь, она спустя два года доведёт оставшихся в школе учеников до аттестата о среднем образовании – мы с моим другом, да и многими другими поступим в средние специальные учебные заведения – и выйдет на пенсию. Это она от усталости теперь ругается: ну-ка после шести часов уроков проведи ещё собрание класса, а затем до позднего вечера вноси изменения в характеристики учеников. Жуть! А их, этих учеников-то, кстати, почти пятьдесят человек – сорок восемь, если уж быть точным, – что в два раза больше, чем в любом современном классе. Не знаю почему, но цифру эту помню до сих пор. В разные годы мне приходилось быть и старостой класса, и членом совета отряда, а затем и дружины, и даже горнистом школы, хотя и не большой я в этом деле специалист. Впрочем, на горне вообще мало кто умеет играть по-настоящему, да и не учат этому нигде. Но кто-то в школе однажды решил: раз я хожу в музыкальную школу, то лучше, чем у меня, дудеть в дудку ни у кого не получится. Вот и пришлось заняться и этим тоже.

Но, несмотря на свою бурную общественную жизнь, вот так вот взять и запросто высказать свои собственные суждения о людях, сидящих прямо перед тобой, в присутствии всего класса, да ещё и классного руководителя, я тогда никак не решался, не мог, не любил.

Да и теперь, кстати, не особенно люблю это делать, да и не делаю обычно!

Тогда я ещё не читал ни Дейла Карнеги, ни Зигмунда Фрейда, ни даже Владимира Леви и Андрея Курпатова и, естественно, не слышал о хорошо известной психологической формуле взаимоотношений людей: «Если тебе нечего сказать хорошего про человека – лучше промолчи!»

– Задумались они, – издевается Елизавета Афанасьевна. – А на заднюю парту зачем спрятались? Ну-ка, живо выходите оба к доске…

Да неужели за этим я оказался тут, на этом собрании?

Неужели тогда, в восьмидесятом, не договорил что-то важное здесь, у доски; не досказал то, что обязательно должен был досказать: что-то такое, что затем долго – возможно, даже до сих пор – жило во мне незаметно, мучило, не давая покоя на протяжении всех этих тридцати девяти промелькнувших лет?..

Боже мой, Ты снова балуешь… меня, давая возможность что-то исправить или хотя бы попытаться исправить, успеть договорить; хочешь предупредить меня, что ли…

Это так больно – иметь возможность сказать и не сделать этого!

Что может быть хуже?

Спасибо Тебе!

– Итак, внимание, класс! – лукаво улыбается Елизавета. – Сейчас Саша Воин даст три-четыре, на его взгляд, самых важных определения характера своего друга Валерки Старикова, а мы обсудим, годятся ли они для включения их тому в характеристику.

– А потом? – недовольно ворчит Шурик, выходя вместе со мной к доске.

– Потом суп с котом, – хитро щурится педагог. – Поменяетесь местами, он скажет о тебе… Тихо, ребята, тихо, не шумите – это очень важно: Александр и Валерий в этом году поступают в очень престижное Нахимовское училище – единственное, кстати, во всём Советском Союзе! Если им удастся, то это будет самым большим достижением всей школы, всего нашего маленького городка…

Точно-точно, помню-помню!

Шурик сейчас под впечатлением оценки Елизаветы разговорится: скажет, что я хорошо учусь, помогаю отстающим ученикам в классе, занимаюсь спортом, веду активную общественную деятельность. Ну, вхожу то есть во всякого рода многочисленные советы класса и школы и выступаю иногда на их заседаниях, когда подходит моя очередь; опять же, дую в горн на собраниях пионерской дружины. В общем, он вполне стандартно нахвалит меня, не забыв, правда, припомнить и разного рода мои авантюры из памятных «Секретов нашего двора», а заодно и мою природную несдержанность, вспыльчивость. Тут он, бесспорно, прав: ничего-то не изменилось с тех пор. Но сам-то я этого, конечно, никогда не замечаю, вот и говорю ему в запале на это вместе с моим двойником из восьмидесятых, начав ровно так же, как тогда:

– Да сам ты, Шурик, вспыльчивый и… перестраховщик к тому же страшный. Опомнившись, тут же умолкаю. Хотя, конечно, если быть честным… – Далее мой паренёк уже один рассказывает то же самое, что и он про меня: хорошее, удобоваримое, хвалебное…

На самом деле всё так и есть: мы с Воином лучшие ученики в классе, да и во всей школе (есть чем похвастать!). К тому же, занимаясь практически во всех спортивных секциях, постоянно участвуем в городских и областных соревнованиях. Бывало, выходили даже и на Союз.