Неслышный зов

— Может, передумаешь? Смотри, жалеть будешь. Я ведь в другой журналишко пойду.

— Проваливай, проваливай, друг, не заставляй выталкивать в спину. Тут тебе не толкучка.

Были поэты и похитрей. Они заранее сговаривались хвалить стихи друг друга, появлялись на редакционном «вече» компанией. Заговорщики гробили стихи одиночек и возвеличивали средние вирши своей группы. Но и эти номера не проходили. Средние стихи нетрудно отличить от тех, что хочется запомнить, знать наизусть. Групповщиков, как они ни старались, быстро изобличали, обвиняя в дурном вкусе и потере слуха. А художник Николай Муратов в карикатуре изобразил их в виде петухов и кукушек, да так, что их нетрудно было узнать. Групповщиков это не обидело. Любая известность их устраивала.

Немало поэтов и прозаиков, стремившихся быстро пробиться в большую литературу, толклось в издательстве «Молодая гвардия» около Самуила Яковлевича Маршака, выпускавшего с четырьмя редакторами великолепные детские книжки. С посредственными рифмоплетами Маршак быстро разделывался, а со слабыми прозаиками, если они оказывались бывалыми людьми, возился долго, не жалея своего таланта и сил.

Громачев, чтобы уловить, в чем сила маршаковской редактуры, отдал свою небольшую повесть о фабзавучниках Самуилу Яковлевичу. Сняв очки с усталых набухших глаз, Маршак вгляделся в текст и спросил:

— Голубчик, это выстрадано, пережито вами?

— Да, я был ершистым мальчишкой, учился на литейщика.

— Такая повесть нам очень нужна. Мы давно ее ищем. Милый, только учтите. Днем у меня нет никакой возможности. Так что, голубчик, придется пожертвовать вечерами.

— Я готов на все.

— Хорошо, милый, приходите в среду в десять вечера.

В назначенный час в редакционной комнате Маршака поджидали две редакторши: аккуратно причесанная блондинка Тамара Габбе и разлохмаченная шатенка, кутавшаяся в шерстяную шаль, Зоя Задунайская. Рядом с ними, закинув ногу на ногу, сидел с трубкой в зубах с гордым видом детский писатель, уже выпустивший несколько книг. Громачев был четвертым. Ему предстояло услышать, как будут редактировать довольно заносчивого автора.

Маршак не вошел, а влетел в комнату. Сбросив пальто и кепку на стул, стоявший в углу, он задыхающимся голосом потребовал:

— Прекращаем все посторонние разговоры! Тамара Григорьевна, голубчик, кто первый?

Габбе с усмешкой положила перед ним аккуратно переплетенную рукопись. Маршак, косо взглянув на нее, недовольным тоном сказал:

— Тамара Григорьевна, милочка, предупреждайте авторов, чтобы они не сшивали рукописей. Нам удобней отдельные листы с широкими полями.

Маршак уселся, протер очки и, прочитав первую фразу, вопросительно уставился на автора.

— Голубчик, как вот это же вы можете сказать короче, интересней, точней? Помните наше правило: меньшим количеством слов — больше смысла.

Ошеломленный и гордый автор вначале растерялся, не зная, что ответить старому мастеру, но быстро взял себя в руки и заметил:

— Раз я написал… значит, считаю ее наиболее удачной.

— Хм-м, — удивился Маршак. И вновь прочитал фразу, но так, что стало неловко за автора. Но тот не дрогнул и спросил:

— Чего вы вяжетесь к первому абзацу? Для начала недурно. Нельзя огорошивать читателя громкими фразами.

— Я требую не громких фраз, а четких, выразительных.

Автор обиженно замолк.

— Может, напишем вот так? — предложила Тамара Григорьевна и подсказала более живую фразу.

Самуил Яковлевич ухватился за нее и, зачеркнув авторские строки, вписал новые. Потом редакторы взялись за следующий абзац. Оживили и его. Они действовали так, словно здесь не присутствовал писатель, породивший повесть. Наконец гордый автор возмутился, поднялся и попросил вернуть рукопись.

— Если вы первую страницу так «оживили», что из моего текста ничего не осталось, что же будет дальше? Вам не нравится мой способ изложения, мне — ваша безапелляционная редактура. Я чужим трудом не желаю пользоваться. Так что прошу извинить…

Он упрятал рукопись в портфель, раскланялся и ушел.

Редакторши молча пожали плечами, удивляясь строптивости автора: они сильней «оживляли» рукописи, и никто так быстро не терял самообладания.

— Он что, обиделся? — недоумевая, спросил Маршак у Габбе.

— По-моему, да.

— Странно. А может, не следовало сильно менять текст?

— Не думаю. Пишет он многословно и слишком гладко.

— Тогда не будем отвлекаться. — Маршак повернулся к Громачеву и вкрадчивым голосом усталого старика спросил: — Милый, а вы намерены так же сопротивляться? — хотя чувствовалось, что он кипел.

Громачев решил отшутиться:

— Наоборот, я заранее хочу подавить в себе муки авторского самолюбия, чтобы выйти с удачной книжкой. Готов к восприятию любой критики.

— Раз вы способны шутить, значит, поладим, — заключил Маршак. — Мы не ухудшаем рукописи.

И он, не теряя времени на пустые разговоры, взял в руки перо и, прочитав первый абзац, предложил подумать, как изменить его. Это была не редактура, а скорей коллективное соавторство, во время которого почти полностью менялся текст, от первоначального варианта оставался лишь стержень.