Несоразмерные претензии

"Представители толкучего рынка", конечно, бледнеют перед очерком "Нищие". Автору не приходится иметь дело с такими мрачными явлениями жизни, и потому остроумие его уже не производит на читателя такого сильного и странного впечатления. В этом очерке любопытно и поучительно заметить только то, что автор с особенным удовольствием напирает на подробности, напоминающие романы Поль де Кока; но у Поль де Кока эти подробности наивны и веселы, а у г. Голицынского они просто плоски и грязны. Он любит останавливаться на таких подробностях, в которых, по его мнению, лежит и особенность русского народа и местный колорит московского толкучего рынка. Как ест русский мужик, и чем от какой рыбы пахнет, и как поддерживается теплота в кушанье на открытом воздухе - все это описано с такою любовью, что иностранец мог бы подумать, что русская народность без этих особенностей невообразима. Опять мы скажем: "вольному воля!" Остроумие г. Голицынского мне кажется плоским и натянутым, но ведь много у нас на Руси такой публики, для которой двусмысленный, часто очень топорный анекдот стоит любой комедии Островского; что же с этим делать? Как ни грустно признаться в этом, а можно быть уверенным, что книга "Уличные типы" разойдется хорошо и что, читая ее, многие православные будут надрывать животики. Приятно по крайней мере встретить в этой же самой книге приговор над нею в беседе двух букинистов. Обсуживая состояние современной книжной торговли, один из этих промышленников замечает между прочим, что книжка "Старичок-весельчак, рассказывающий старинные московские были", {2} вышла шестым изданием и "ходко идет". Этими словами букиниста г. Голицынский, очевидно, дает публике урок и старается показать ей, что она раскупает дрянь и ею услаждает свои досуги. Но мы пожалели бы и букиниста и публику, если б этот урок послужил в пользу и был применен к оценке разобранной нами книги. "Уличные типы" г. Голицынского составляют на русской почве подражание бесчисленным юмористическим изданиям, наводняющим французскую литературу и потешающимся над смешными и плачевными сторонами народности. Все эти издания, начиная с самого роскошного "Le diable a Paris", {"Черт в Париже". {3} - Ред.} отличаются гласированною бумагою, прекрасным выполнением рисунков и замечательною пустотою содержания. Все эти качества замечаются в книге г. Голицынского, конечно в ослабленном виде, как и следует ожидать от подражания. О пустоте содержания мы уже говорили; о внешности издания нельзя не отозваться с похвалою. Бумага и шрифт хороши; а рисунки напоминают собою манеру Гаварни и выполнены опытной и искусной рукой. Даже жаль, что издержки издателя и талант художника потрачены на такую ничтожную книгу. Эта книга сама по себе, конечно, не стоила такого подробного разбора, но я решился отдать ей несколько страниц, потому что она грубо и неловко затрогивает предмет, близкий сердцу каждого честного человека. Грустно видеть, когда гримасничают, кривляются и глумятся над таким предметом, который любишь горячо, искренно и сознательно, над предметом, которому даровитые деятели посвящают лучшие труды свои, к которому избранные люди приступают с любовью и уважением. Тут поневоле зашевелится в душе негодование, и невольно подумаешь, что, проходя молчанием постыдное кощунство, делаешься его пассивным соучастником и ободрителен. В оправдание книги г. Голицынского сказать нечего. В извинение самого автора можно привести разве то обстоятельство, что он сам не ведает, что творит: и в этом лучшее оправдание его перед судом критики.

1861 г. Январь