Несравненная

Боже, что сделалось с изысканным обществом! Одни в испуге замерли, другие смеялись, третьи грустно покачивали головами, а Иван Михайлович, прислонившись плечом к колонне, смотрел, не отрываясь, на разгневанную певицу и широко, по-доброму улыбался, как улыбаются, глядя на шалости милого дитя.

И тут у Арины сломался каблук. Она скинула туфли и, босая, гордо направилась к выходу. Проходя мимо Ивана Михайловича, одарила его таким яростным и ненавидящим взглядом, что от него можно было поджигать бересту. Бежал ей наперерез Черногории, потешно размахивая руками. Он выходил из зала и теперь, появившись, пытался понять — что случилось? Но Арина даже взглядом не повела в его сторону, как шла, так и шла — к выходу, затем по лестнице, застланной ковром, через вестибюль — в дверь, мимо ошарашенных швейцаров; спустилась с крыльца и, выбравшись, наконец, на улицу, остановила извозчика, запрыгнула в коляску. Черногории, выбежав за ней следом, увидел лишь неподобранный подол длинного платья, который весело развевался на ветерке.

Скандал, конечно, получил огласку. Газеты рассказывали о нем взахлеб.

Черногории сначала ругался, но после первого же выступления Арины в Москве, в «Яре», развел перед собой руками и без обычного своего многословия сказал лишь одно:

— Несравненная!

А в «Яре» произошло следующее: едва лишь Арина показалась на эстраде, как московская публика взметнулась в едином порыве и устроила ей овацию. Особо восторженные кричали: «Про немцев спой! Нашенские пой!»

Успех случился небывалый.

После выступления запыхавшаяся Ласточка притащила большущую корзину цветов, отставила ее в сторону от остальных букетов и доложила:

— Никак не могла отказать, Арина Васильевна, очень уж уважительно просил господин, тут и записочка имеется, уж прочитайте, явите милость. Обещалась я ему, что лично в руки передам...

В корзине с цветами лежал запечатанный конверт. В конверте — записка: «Уважаемая Арина Васильевна! Искренне сожалею о случившемся, но, поверьте, у меня не имелось плохого умысла. Я очень хотел бы встретиться с Вами, чтобы объясниться. Иван Михайлович Петров-Мясоедов».

Арина сунула записку в конверт, а на конверте карандашом написала: «Я такого не знаю! И знать не желаю!» Ласточке приказала:

— Отнеси обратно и отдай ему тоже в руки. Отдай и ничего не говори.

Ласточка вышла, долго не возвращалась, а когда вернулась, в руках у нее была все та же корзина.

— Я же русским языком сказала — отдай ему в руки!

— Да не шуми ты, Арина Васильевна, я же не глупая, — обиделась Ласточка, — как велели, так и сделала. А он только записочку взял. А цветы, говорит, ты себе, красавица, забери. Так и сказал — красавица...

И она осторожно потрогала кончиками пальцев нежные лепестки темно-красных роз.

Еще несколько раз Петров-Мясоедов присылал букеты, просил назначить встречу, но резолюция Арины на записках была прежней, а цветы доставались Ласточке.

3

Теперь Петров-Мясоедов и Арина снова стояли друг против друга, оказавшись волею судьбы в Ярмарочном комитете славного города Иргита, в окружении узкого круга лиц, которые взирали на них с немалым удивлением. Ну, кто бы мог подумать, что певичка знакома с высоким петербургским чином! Весь хитроумный план, сложенный с большими усилиями и стоивший немалых денег, начинал трещать, как плохо сшитый мешок, в который положили слишком много груза.

Но отступать было уже поздно.

Гужеев, по-молодецки приосанившись, пригласил всех к столу и приказал официантам подать шампанское. Лихо поднял тонконогий фужер и, глянув на весело скачущие пузырьки, обратился к присутствующим с короткой речью:

— Уважаемые господа! Сегодня в жизни нашего богоспасаемого Иргита случилось большое событие. Мы встречаем дорогого гостя — Ивана Михайловича Петрова-Мясоедова и искренне надеемся, что пребывание его у нас оставит самые лучшие воспоминания. Также мы рады приветствовать и другую гостью нашего города — несравненную певицу Арину Буранову, которая за короткий срок успела всех нас покорить своим высоким искусством. А сейчас позвольте представить нашим гостям моих соратников по трудам, именитых граждан Иргита Афиногена Ивановича Чистякова, Алексея Петровича Селиванова и Семена Александровича Естифеева. Теперь предлагаю тост — за здоровье дорогих гостей и всех присутствующих!

Арина, пригубив шампанского, поставила фужер на стол и осторожно, чуть повернув голову, взглянула на Естифеева. Старик хмурился, упрятав под лохматыми бровями маленькие глазки, шампанского даже не пробовал, а морщинистая рука, лежавшая на столе, была сжата в крепкий кулак, словно он кому-то грозил. Этот кулак больше всего разозлил Арину, показалось, что именно ей грозит Естифеев. «Ну, уж нет, Семен Александрович, — подумала она с бесшабашной отчаянностью, — не напугаешь! Нынче я смелая, как никогда! Теперь ты меня бойся!» Она подняла фужер и с милой улыбкой обратилась к Гужееву:

— Если мне будет позволено произнести тост...

— Конечно, конечно, Арина Васильевна! Просим! — воскликнул Гужеев, и даже руки радушно вздернул, подтверждая свое разрешение.