Несравненно больше

К моему великому несчастью, Милана Николаевна продолжала работать в детском доме, но больше не была нашим воспитателем. Я вернулся «домой», но теперь дежурные воспитатели менялись ежедневно. Директор детского дома хотела отправить меня в специализированный детский дом для умственно отсталых детей. Попади я туда, я был бы обречен на жизнь в учреждениях для умственно отсталых до конца своих дней. Она возмущалась, что меня снова привезли в детский дом, хотя официально я не являлся сиротой, и желала избавиться от меня. Пытаясь отправить меня в специализированный детский дом, она радела не о моем благополучии – ее пугало то, что я мог натворить, пережив стресс от жизни с приемными родителями, жизни на улице и пребывания в психбольнице. Уверен, что для нее я был очень трудным ребенком, от проблем с которым она устала.

Когда Милана Николаевна услышала о том, что собиралась сделать директор, то буквально на коленях умоляла ее изменить свое решение. И снова она доказала, что верна своему обещанию заботиться о нас и защищать нас, которое дала 5 лет тому назад. Директор уступила ее просьбе, и я снова мог вернуться в свой класс.

Мне было очень трудно привыкнуть к новому этапу жизни. Хотя я был благодарен, что меня приняли обратно в детский дом, после 7 лет, проведенных под заботой Миланы Николаевны, после отдыха в санатории и 6-месячного пребывания в доме дяди Миши и тети Марины, я впервые столкнулся с суровой реальностью жизни сироты. Больше не было объятий, поцелуев, отдельных знаков внимания каждому ребенку и празднований дней рождения. Я продолжал размышлять о том, кто я и зачем живу, как бывало во время моего пребывания в клинике для психически больных. Я спрашивал себя о причине всех перенесенных мной страданий. Больше всего на свете я желал узнать о цели всего этого. Я боялся того, что мне предстояло пережить. К тому моменту мне исполнилось 13 лет, и я знал, что через несколько лет я выйду из стен детского дома и буду предоставлен сам себе. Я отчаянно желал ухватиться за какую-то надежду, но не находил ничего, на что мог бы положиться.

В тот период своей жизни я возненавидел мужчин. В детском доме № 51 был воспитатель, которого звали Александр. Однажды, когда мы находились в зимнем лагере, далеко от нашего детского дома, он ударил меня. Это привело меня в такую ярость, что я собрался и пошел обратно в детский дом, прошагав в одиночестве почти 49 километров. Я проплакал почти всю дорогу и выкрикивал клятву, которую дал сам себе: «Больше никогда не позволю ни одному мужчине прикоснуться ко мне!» Когда я добрался до детского дома, мое физическое и эмоциональное состояние оставляло желать лучшего. Меня пожалели и разрешили остаться одному в присутствии одной только женщины-сторожа. Может быть, просто не знали, что со мной делать. Я абсолютно не знал, как быть дальше.

Вскоре после того случая состоялось первое слушание моего дела в суде, в результате которого я надеялся освободиться от статуса усыновленного ребенка. Слушание проходило в Сестрорецке, где проживали мои родители. Я отправился туда в сопровождении социального работника, которого звали Константин. Мои родители не потрудились явиться.

Моя жизнь продолжала скатываться по наклонной. Однажды, когда началась очередная темная полоса, я просто сорвался и сбежал из детского дома. Я бежал со всех ног. Директор сообщила в милицию о моем исчезновении. «Если вы поймаете его, то не трудитесь возвращать обратно», – заявила она. Когда меня поймали, то сразу доставили в приемник-распределитель для малолетних преступников.

Это было огромное здание с заграждением из колючей проволоки, решетками на окнах и охраной. Там содержались дети, постоянно сбегавшие из дома, или сироты. Туда же привозили детей, совершивших уголовное преступление. В этом учреждении дети содержались до тех пор, пока не решалась их дальнейшая судьба.

В приемнике-распределителе было два отделения. В первом содержались дети и подростки, совершившие уголовное преступление. Их содержание напоминало тюремное. В другом отделении находилась большая группа детей, сбегавших из дома. Некоторые из них обвинялись в мелком хулиганстве.

В первую очередь меня доставили в изолятор. Там меня обследовали и определили в отделение, в котором я провел три дня. Я спал на нарах без одеяла. Дважды в день мне приносили немного еды в алюминиевой миске, которую подавали через окно в двери, находившейся на уровне пола. Я много раз сталкивался с милицией, но впервые в жизни попал в охраняемое учреждение. Это меня пугало, если не сказать ужасало.

В течение этих трех дней я понятия не имел, что происходит. Я видел, что сотрудники приемника-распределителя общались с директором детского дома и моими приемными родителями. Разумеется, они узнали о том, что я побывал в психиатрической больнице. У меня были все основания опасаться худшего. Может быть, мое время пришло, и меня просто запрут навсегда и безвозвратно? В какой-то мере я мог их понять.