Нестандарт. Забытые эксперименты в советской культуре

«Скажите, приходилось ли вам испытать чувство страха?» – спрашивает Толстой своего друга[287]. Сначала Урусов не понимает вопроса и уходит от темы, каламбуря и рассказывая о трусости петербургских офицеров, которые носят белые перчатки и интересуются только truces, то есть передышками[288]. Толстой настаивает: «Говорят, что вы очень храбры и всегда просите послать вас в самую опасную точку». «Но я ведь специалист, – объясняет Урусов. – Ведь я изучаю баллистику, исчисляю кривые траекторий, веду статистику попаданий и прочую такую музыку. Естественно, что мне крайне необходимо быть как можно ближе к этим самим траекториям и попаданиям»

[289]. Толстой пытается перебить, но Урусов продолжает развивать свой аргумент в пользу превосходства экспериментирующего разума над мелкими чувствами: «Мне абсолютно безразлично: вычерчена ли кривая полета мелом по грифельной доске или это вот / жест / бомбой по небу – в обоих случаях, мне важны только угол взлета, степень сопротивления среды, кульминация, ну и последующие элементы, кои я и вписываю в формулу для исчисления моего икса»[290]. Толстой вновь повторяет Урусову свой вопрос о храбрости на поле битвы, лицом к лицу со смертью. «Ага, – радостно восклицает Урусов. – Теперь я вас понимаю. Был и страх. Был. Страх о том, что вдруг я ошибся в вычислениях»[291]

. В основе упрямства Урусова, который настаивает на преодолении капризов материального мира силой разума, лежит тот же метафизический принцип, которым руководствуется и Кржижановский.

Понятно, что дело здесь не в безумстве урусовских расчетов. Толстой слегка посмеивается над ним в заключительных сценах. Ожидается, что это вызовет улыбку и у аудитории. Кржижановского в Урусове очаровывает сочетание личной храбрости, сосредоточенности, независимости ума и рациональности. Эту глубоко толстовскую тему – «храбрость есть знание о том, чего следует и не следует бояться» – Толстой впервые ставит в своем рассказе «Набег» (1852)[292]. Храбрость под огнем и необходимость побеждать страх знанием высших истин или ощущением Целого – это заботило Толстого от Севастополя до «Хаджи Мурата». Разум должен стать независимым от внешних стимулов, от сильной любви и сильного страха. Сознание не может просто выживать; оно должно подвергать себя постоянному эксперименту, усилием мысли ставить и достигать поставленных целей. Кржижановский схожим образом объясняет поведение играющего роль актера и солдата, который интуитивно, без подсказок режиссера и аплодисментов публики преодолевает опасности. Если обратиться к лучшим образцам прозы Кржижановского, то там на каждой странице можно найти примеры такого же одинокого аполлонического поиска, без которого, в глазах автора, невозможно получить право на жизнь или на самоуважение[293]. В свою очередь, все три военных театральных текста используют дионисийские ужасы войны – ее безрассудную вакханалию – для мобилизации и подпитки победного ликования. Но даже в этих ужасающих условиях одиноко сидящий на парковой скамье мыслитель, способный защититься от потрясений и путаниц мира силой своего разума, всегда остается для Кржижановского в определенном смысле героем.

⁂

Таковы мои доводы в защиту необходимости познакомиться с военным архивом Кржижановского. Это требует некоторой храбрости, поскольку исследователю придется пережить немало неловких моментов. Без сомнения, мы читаем тексты, сочиненные под давлением и, возможно, при постороннем вмешательстве, когда автор постоянно думает о том, что он может и чего не может себе позволить. Но в то же время несмотря ни на что образ Кржижановского, пусть и едва узнаваемый, все-таки сохранился. Сейчас напечатаны шесть томов его произведений (почти все они были неприемлемы для печати или для сцены при его жизни), восполнившие много пробелов в его образе.

Неопубликованные архивные материалы, которые я исследую в данной статье, относятся к периоду тяжелого военного времени и написаны в духе патриотизма и национальной сплоченности; они не вошли в Собрание сочинений, но добавляют неожиданную ноту примирения в творческую биографию Кржижановского. Писателю нелегко было пойти на компромисс. У него не было оснований полагать, что его творчество переживет его или его эпоху. Но он любил свою страну и свой язык и не хотел, чтобы его вклад в русскую культуру пропал бесследно.

Авторизованный перевод с английского Д. Жерноклеева (2018)

Ключник и его ключи: Блокадная поэзия Сергея Рудакова[294]

Полина Барскова

«Постепенно выкачиваю из него дело»: Рудаков в Воронеже