Нет

Сержант Энди Губкин, Муад'Диб — ай, повезло тебе; Дэн пять лет досье собирал, а приказ об аресте будешь ты выписывать, и дело будет — твое, и лавры будут — тебе, и Фелли, кстати, всячески дает понять, что она этому совсем, совсем не рада, потому что она и так умирает от сострадания к дорогому дядюшке — но выбора, выбора у нее нет, тянуть нельзя; к моменту, когда дядюшка выйдет из больницы и начнет свой джихад, она должна быть в юридической не-при-кос-но-вен-но-сти, — а физически… Ох, ну, лучше не думать пока. Физически вряд ли все-таки он.

— Так что же, мисс Ковальски, вы хотите сказать, что в студии снимались люди, не подписавшие договора о добровольности?

— Нет. Договоооор подписывали все. Но в договоре не значится, что сцена может выйти из-под контрооооля, — а сцена… всегда… мооожет… выйти… из… под… контроля… (Косой — ап! — и все сглатывают слюну; вот зараза, думает сержант.) — И часто ли сцены выходили, как вы выражаетесь, из-под контроля?

— На моей паааамяти — дважды.

— Дважды?

— Да, дважды.

Бедный Дэн, — думает Энди Губкин, — он бы душу продал за это дело.

Бедная Глория, — думает Фелли, — я этим делом душу дьяволу продаю.

Глава 85

— И все-таки они твоя семья, плюша. Я не знаю, что ты себе думаешь про Адель, но ты же любишь дочку?

Идиотка. Ладно, она в целом не идиотка, но когда она напивается — ну фантастическая, космическая она идиотка; это, значит, вот что у нее в голове, когда она трезвая, да?

— Ты, дорогуша, скажи, пожалуйста, прямо, что ты не хочешь со мной жить, а не рассказывай мне о моей любви к моей дочке!

— Плюша, я хочу…

— И поставь, наконец, бутылку!

Ставит так, что бутылка едва не падает; придерживает и ставит ровно: у нее едва хватает сил вытащить из-под бутылки кончик штопора.

— Виталичка, я хочу с тобой жить, но дело в том, что это неосуществимо, это даже я понимаю — мы не можем.

— Почему?

— Ну сам скажи — почему?

Вот сейчас мне искренне хочется ей заехать. По морде так заехать, легко и со вкусом, чтобы даже крякнуло чуть-чуть под рукой… Потому что она знает — почему, и я знаю — почему, но если она скажет — почему, то она получится очень, очень мерзкой девочкой, совсем нехорошей, а если я скажу — почему, я окажусь хорошим и рассудительным, но доведенным до состояния раздавленного червяка, и она, девочка моя, выбирает второе — ну что за идиотка!

— Хорошо, я тебе скажу почему: потому что ты считаешь, что у нас не будет денег, что я зарабатываю недостаточно, чтобы содержать тебя и еще семью, а семью я обязан содержать, потому что даже если мне плевать на эту курицу, то я действительно люблю своего ребенка. Но ты думаешь: у нас не будет денег! — и не хочешь со мной жить. Это то, что ты хотела от меня услышать?

— Нет. Я хотела услышать: «Потому что у нас пока что нет денег» — и дальше короткое созидательное молчание. Но если ты предпочитаешь длинный истерический монолог — пожалуйста; суть не меняется, плюша, — пока что у нас нет денег.

— Ты капаешь вином на диван!

Резко поднимает бокал, так, что выливает некоторое количество содержимого себе на грудь; поднимает грудь рукой и слизывает капли; шея некрасиво кривится. Ни капли пропустить не может. Алкоголичка.

— Прости. Так вот, плюша, нам надо не биться в истерике, а подумать, как мы решаем проблему.

— Ты хочешь сказать — как Я решаю проблему. Потому что ТВОЯ роль, как всегда, сведется к советам.

— Плюша, я работаю сутками, и ты это знаешь. Я не могу ничем другим сейчас заниматься, и ты сам вполне ценишь то, что я делаю. Если ты хочешь — я брошу роман и пойду работать официанткой. Я не думаю, что это сделает нас богаче, но тебе, наверное, будет легче от сознания, что не ты один занят добычей денег.