Читаем Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001 полностью

Примерно вот такое, в окопах, на передовой — там ведь нам свобода полная была, болтай чего хочешь. — начальство-то, особенно надзорное, берегло свои жизни и отиралось во втором эшелоне. Это уж потом, отнимая нашу победу повысовывалось вперёд столько всякого народу, что мы оторопели: вот, оказывается, кто подвиги-то совершал — журналисты, артисты, кинохроникёры, контрразведчики, тыловики всех мастей, а генералы так прямо носом земно рыли на передовой, ну а уж комиссары, те просто только и кричали: «Коммунисты, вперёд! Коммунисты, вперёд!» и грудью пёрли на врага, а мы лишь им помогали, пушки таскали, кур воровали, картошку лопали и вшей кормили ну изредка стреляли. Ну бомбили нас, убивали, ранили не по разу — экая невидаль, это совсем никому и неинтересно! У нас комиссар, замполит артиллерийской бригады, на фронте брюшком обзавелся, румянец на его щеках земляничный наспел, ездил на машине, застеленной ковром, спал на простынях, кушал с отдельной кухни и ни разу — ни разу! — я его не видел на передовой, где нам курить завернуть не во что было, а уж о жратве и говорить нечего...

А как они в штабах выпячивали грудь, обнимали именем народа таких вот, как твой мужик, уставший от войны, — видимость работы, занятость свою на войне надо ж было где-то и на ком-то проявить. При переправе на плацдарм на левом берегу оставались три сотни чиновного люду, заградотряды поставили, все чего-то бегали, указывали, руководили, все в поту, глаза на лбу, а на ту сторону плыть-то и неохота. Ну, а уж о бабах и говорить нечего. Твоя Настёна в их общем ряду страдальческом только тобой понята и написана. Но концовка... (Викулов читал из письма твоего на редколлегии) и в самом деле скомкана, в сравнении с остальным обстоятельным текстом. Да и сам знаешь, Валя, что-то есть в ней от лукавого. Ты сам и виноват. Нигде не допустил сбою, везде был предельно точен и искренен. И вот... Ты знаешь, как запутано всё было В ту пору? Народ ехал куда попало, убегал от баб, а бабы от мужиков. Твоей Настёне с ребёнком, да и вместе с мужем затеряться было в любом леспромхозе — тьфу! — раз плюнуть. Туда брали кого попало и как попало.

Нравственное что-то, совесть, растерянность, неумение сдвинуться с меча не позволили? Но Настёна вон какую изворотливость проявляла до этого! Что-то тут надо доделывать, Валя. Что-то додумывать и придумывать, чтоб конец повести (романа!) был на уровне всей остальной вещи. Один въедливый читатель написал мне, что да, повесть Распутна это отдельно от всей литературы стоящая вещь, и долго ей жить, но всё-таки Распутин окончил трагедию там, где у Достоевского она только начиналась... Не во всём тут можно согласиться с саратовским читателем, но что-то есть в этих словах и в точку.

Но всё это придирки к большой вещи, сложной и, повторяю, лучшей из всего того, что мне доводилось читать за многие, особенно за последние годы. Писать тебе, Валя, дальше и дальше! Ты вон ещё какой молодой!..

А я всё живу воспоминаниями о Байкале! Очень хорошие несколько дней прожито, так и стоят в глазах горы с прожильями снегов, море цветов на склонах, росплески голубых незабудок. Толстой говорил: «Пусть она, эта цивилизация погибнет к чёртовой матери, вот только музыку жалко», а мне природу.

Цветы вот эти, пташек, почему-то особенно маленьких, и ещё ребятишек.

Я тоже купил себе дом в деревне, на берегу реки Кубены. Конечно, это не Сибирь, не Байкал тем более, но и в этих сирых северных местах есть свои прелести и каждый цветочек тут уже видишь отдельно и ценишь особой ценой. Может бог даст, когда и побываешь у нас, Русь древнюю посмотришь — это тоже надо видеть. Художнику всё надо видеть. А мы с женою, если ничего не стрясётся, непременно побываем на Байкале и у бурят, и у вас.

А пока «всё смешалось в доме Астафьевых!» — дочь выходит замуж — это, брат, пострашней бомбёжки! Вот незаметно доживёшь и сам узнаешь. Пятнадцатого января Жене Носову полста — поздравьте его, хороший он человек... Отец-бродяга в Астрахани загибается, вот поеду к Жене и от него в Астрахань — писать художественные произведения некогда, всё время дела более «важные» отвлекают, не знаю, когда и закончу повесть.

Попрошу тебя, Валя, передай мои поклоны и поздравления с Новым годом Славе Шугаеву, повесть которого «Пётр и Павел» мне очень тоже понравилась. Володе Жемчужникову, Глебу Пакулову, Жене Суворову и всем знакомым иркутянам. Тебя ещё раз поздравляю с рождением прекрасного романа, всех нас с победой, крупной победой русской прозы, желаю, чтоб усталость твоя скорее проходила и ты начинал новую, ещё лучшую вещь, хотя лучше-то вроде и невозможно.

Братски тебя обнимаю и целую, твой Виктор Петрович


1974 г.

(Адресат не установлен)

Дорогой Евгений Павлович!

Спасибо Вам за письмо и предложение принять участие в разговоре по моей повести «Кража». В Игарке телестудия — это для меня неожиданная и приятная новость! Я не самый яростный поклонник телевидения, хотя и смотрю его почти ежедневно, однако считаю, что где-где, а на севере, в отдалённости, оно самый нужный и незаменимый собеседник.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Раковый корпус
Раковый корпус

В третьем томе 30-томного Собрания сочинений печатается повесть «Раковый корпус». Сосланный «навечно» в казахский аул после отбытия 8-летнего заключения, больной раком Солженицын получает разрешение пройти курс лечения в онкологическом диспансере Ташкента. Там, летом 1954 года, и задумана повесть. Замысел лежал без движения почти 10 лет. Начав писать в 1963 году, автор вплотную работал над повестью с осени 1965 до осени 1967 года. Попытки «Нового мира» Твардовского напечатать «Раковый корпус» были твердо пресечены властями, но текст распространился в Самиздате и в 1968 году был опубликован по-русски за границей. Переведен практически на все европейские языки и на ряд азиатских. На родине впервые напечатан в 1990.В основе повести – личный опыт и наблюдения автора. Больные «ракового корпуса» – люди со всех концов огромной страны, изо всех социальных слоев. Читатель становится свидетелем борения с болезнью, попыток осмысления жизни и смерти; с волнением следит за робкой сменой общественной обстановки после смерти Сталина, когда страна будто начала обретать сознание после страшной болезни. В героях повести, населяющих одну больничную палату, воплощены боль и надежды России.

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Классическая проза / Классическая проза ХX века