Нет мне ответа...Эпистолярный дневник 1952-2001

Мы — в порядке, но я углубился в роман после поездки в Америку, где все работают хорошо, много смеются, здороваются друг с другом, а не говорят про работу и не перегрызают глотки друг другу. Мне, чтобы меньше хотелось блевать и умирать от вида нашей, паршивой помойки, нужно было срочно погружаться в дела свои, а не общественные. На сессию я не ездил, там есть кому и без меня штаны протирать и языком болтать, а принялся за роман, за первую книгу (вторая и третья в набросках есть), и ничего, рабочее настроение, нажитое за морем, не иссякло до се, перешёл сегодня на 200 страницу черновика, пока температура в рукописи низковатая, но и материал-то не кипящий, а скорее вопящий, и постепенно я и рукопись, надеюсь, раскалимся.

Да вот съезд надвигается, отрываться от рукописи придётся. Ах, как не хочется! Для меня и раньше было это больное дело, а теперь... Когда сил меньше, годов больше, а на сердце беспросветно, и вовсе отрыв от рукописи и дома болезнен, ну да куда же денешься-то? Все втянуты в колею, и я тоже, вертимся, или по Клиффорду: «...и вертится планета и летит к своей неотвратимой катастрофе».

Встаю рано, в пять иногда, работаю часа два, потом Полю в садик веду, делаю два-три кружка по лесу и снова за стол. Надо бы и перед сном гулять, да устаю и смотрю телевизор, обратно, как все совграждане.

Маня моя бьётся с детьми и вроде ещё не падает, дай Бог, и ещё не скоро упадёт, иначе хана нам всем. Поля подросла, стала кокетливой и презабавной девчушкой. Витя входит в юношеский возраст, ломается голосом и вредничает, грубит бабушке, иногда и пнул бы его аль по башке дал, да жалко — сирота, ещё побьют его люди и жизнь, а если она и дальше таковая будет, как нынче, может, и перебьют они друг дружку.

Я почти нигде не бываю, кроме деревни, ото всех всеми силами отбиваюсь, а людишки аж рукава отрывают, волоча на свои, более важные, чем мои, дела. Спасаюсь музыкой, дома слушаю, сегодня вот на концерт поедем — Слава Овчинников приехал с племянником-альтистом, племянник Баха будет играть, а Слава с оркестром свою Первую симфонию и Четвёртую Чайковского, которую наш оркестр ещё ни разу не играл. Композитор этот очень талантлив, но хвастлив непереносимо, всё на свете, кроме него говно да и только.

Фотки твои из Чусового прелестны, зазывы соблазнительны, может, Бог даст, и съездим когда, а когда? Когда ребята подрастут или вместе с ними. Поля нынче осенью пойдёт в первый класс, то есть, кому сказать, осенью 1990 года, но она уже сейчас говорит, что учиться не хочет, а хочет только играть и затем сразу замуж, поскольку считает, что женихов вокруг неё дополна. Программа у неё хорошая, намерения здоровые, ничего не скажешь, вот только жизни бы им ещё хоть на поколение Господь отпустил.

В Овсянке всё подросло, лесисто и травянисто в огороде стало. Приезжай, работой обеспечу, а вина нет, разве что самогонкой гробовозы порадуют.

Добиваюсь я реабилитации, пусть и посмертной, деда и отца. Есть Господь, есть! Это он не давал мне закончить «Поклон». Ныне мне попало в руки «дело» деда и отца, и вот тут-то и конец книге будет, тут-то и последняя глава её. Посмотрел тюремные фото отца и деда — слёзы прошибли меня, и всё-то я им на веки вечные простил. Может, и Господь-милостивец простит этих непутных, гулёвых мужиков, которые и сами горазды были путать свою жизнь, а лучшая в мире власть и самая любимая в мире партия и вовсе их запутали.

Ну вот, хотел маленько написать и разбежался, взял утром-то разгон и не могу от стола подняться, снег сегодня выпал белый, и морозец малый.

С наступающим Новым годом тебя и твое стойкое семейство, ещё, надеюсь, пока не перешедшее границу эстонского государства за продуктами питания. Здоровья, работы по сердцу, тихой молитвы и радостей больше, чем горестей.

Обнимаю. Виктор Петрович. Марья Семёновна, Поля и Витя подсоединяются.

1990 год

24 января 1990 г.

Красноярск

(Адресат не установлен)

Уважаемый тов. Струнников!

Ваше гневное и во многом справедливое письмо переслали из Верховного Совета мне. Я хотел бы переслать его в газету — еженедельник «Ветеран» — если Вы не возражаете. Я попрошу его напечатать, чтобы дать укорот некоторым «героям» из «политобоза».

«Везде хорошо, где нас нету», — гласит русская пословица. И на фронте, и в тылу было ох как тяжко. Только на настоящем фронте, то есть на передовой, только в настоящем тылу, то есть на производстве, у станка.

В Вашем страшном городе, когда ставился там завод и станки работали под открытым небом (с каким героическим пафосом это показано в нашем «киношедевре» — «Вечный зов!») — уже в конце сорок третьего года многие люди, особенно ребятишки и женщины, не возвращались со смены. Они замерзали на пути в рабочие бараки, и весной на территории завода вытаяли десятки тысяч трупов. Их сгребали лопатами, граблями в кузова и хоронили в общих ямах — так ставил «на крыло» нашу побитую авиацию комбинат Вашего, ныне сверхзагрязнённого, смертельно больного города. А он не самый грязный в стране. Есть грязнее, и много грязнее.