Нет мне ответа...

Журнальчик, вшивый «Экран», так и не дал поправку. Более того, рассердившись на мою жалобу, и гонорара мне не заплатил, посчитав рассказ перепечаткой. Свиньи! Редактора только что перевели из «Смены», ну если так себя вести будет, переведут из «Экрана» в ЦК комсомола, там не хватает безответственного и похабного народа.

Как Вы здоровы? Как живёте-то? Пишите, не обижайтесь, что я подолгу не отзываюсь. Запутался в делах. Поздней осенью, скорей всего в ноябре, я долго буду в Москве – редактировать буду книгу, – и тогда мы повидаемся.

А пока кланяюсь и желаю Вам всего самого наилучшего, вперёд всего – здоровья. Ваш Виктор Астафьев

28 ноября 1982 г.

(В. Г. Распутину)

Дорогой Валентин!

Может, на пленуме, в Кремлях я и увижу тебя, но книжку шлю по почте, чтоб не тащить её в Москву. Трудно, со скрипом и осложнениями выходила книжка, вышла и вышла, и ничего не случилось. Она для подготовленного читателя и для чтения по настроению, где попало, не подряд.

Дома у нас не очень хорошо. Тяжело болеет дочь. Рассталась с мужем не без последствия и надсада. Предстоит нам с Марией Семёновной растить детей, а успеем ли их поднять? Года наши уже большие, мы жизнью поднадсаженные, а у дочери дела неважные.

Ну да в каждой семье своё, и не на кого уповать, кроме как на Бога – Марья Семёновна сейчас в Вологде, возле детей и внуков. Я после пленума тоже туда двину, будем думать и решать, как дальше быть с дочерью и её семьёй.

Я закончил «Зрячий посох», везу его с собой в Москву. Только вот не знаю зачем. Наверное, чтоб убедиться, что храброго редактора в Москве после Твардовского нет, а вот лукавых, вроде тебе очень известного, развелось, что тараканов в больших современных домах.

Ну, даст бог, увидимся в Москве или Иркутске, куда меня Шастин то позовёт, то отлуп даст – чё-то переносит и переносит литературное мероприятие. Преданно тебя обнимаю, Виктор Петрович

17 декабря 1982 г.

(А. И. Буйлову)

Дорогой Анатолий!

Книга Ваша и славное Ваше письмо нашли меня дома, накануне отъезда в Москву на юбилейный пленум, после которого я проделал кой-какие дела – год не был в Москве, съездил в Вологду за дочерью и внуком, и вот дома, и, как всякий раз, начинаю привыкать к столу, очищаю его от скопившейся почты и всяких посторонних бумаг, а себя – от побочных дел, что удаётся всё труднее и труднее. Уже приходится уворовывать время для своей писанины. Тургенев когда-то иронизировал: «Русские писатели страшно любят, когда им мешают работать». Да жил-то он в другом веке, в другие времена, имел усадьбы и крепостных, да и в очереди ни за чем не стоял и никуда не торопился, кроме как в Париж, к любовнице, полагая, что муж её не справляется с нею, что впоследствии и подтвердилось, ибо и двое мужиков – француз и русский – с нею не справились, и она их обоих в гроб загнала…

Нет, Толя, не буду я вести никакие большие семинары, ибо слова Некрасова, мною чуть подредактированные: «Дураков ничему не научишь, а на умных тоску наведёшь», – всё более и более на моих глазах обретают материальные основы, да и летать и ездить я стал тяжело, да и работы много, суеты ещё больше.

Вот после Нового года дочь родит второго ребёнка, а её муж подался, нет, не в леса – кабы в леса! – а в шинки, в медвытрезвители и прочие места, достойно венчающие наши усилия и борьбу за высоконравственное общество. Он мне как-то сказал: «Как живёте Вы – живут единицы, а как живём мы – живут миллионы». Ну и живёт, как миллионы, соря по свету детей-безотцовщину, и не испытывает при этом никаких угрызений совести, да и отучил уже себя от таких мелких и ненужных ему забот, как совесть и угрызения ейные.

Я сперва позавидовал Вам, что Вы в лесах, в дебрях, в первозданной, так сказать, благодати. Нынче я первый раз (в сентябре) был на Дальнем Востоке, и в тайге был. Сказать, что природа Востока ошеломила меня, значит ничего не сказать, но жить даже в такой экзотической, пышной природе более месяца я не смогу. Пробовал. Был на Урале в охотничьей избушке и выдержал только десять дён. Я отчётливо понимаю, что цивилизация без меня вполне обойдётся, а вот я без цивилизации уже не обойдусь, и прежде всего как писатель не могу, а как человек-то как раз и смог бы. Я это к тому, что в лесах и посёлках Вам надо жить до поры до времени, а потом – «на свет» вылезать надо.

Я ещё не читал Вашей книги (она ведь большая), но непременно прочту, но как литератор, живший и начинавший в глухомани (город Чусовой Пермской области, 18 годов в нём прожил!), на своём личном опыте основываясь, могу сказать: чем раньше литератор вылезет из глуши, тем скорее он созреет для серьёзных дел. Наша литература утомлена и давно уже надломлена писателями полуграмотными, малоразвитыми, реализующими свои возможности лишь на четверть, в лучшем случае наполовину – из-за дремучего своего невежества.

Мне о Вас говорили, и хорошо говорили, и я хоть отдалённое, но имею представление о Вас.