Нет мне ответа...

Тут после месячного перерыва (всё-таки угодил в больницу с осложнением – воспаление лёгких после гриппа) забрёл я в Союз наш, а там никого нет и лежит куча газет, а сверху «Известия». Я возьми да и подумай: «Вот сейчас открою газету, а там очерк Вадима». Открываю – точно, есть! И очерк-то славный про буровиков и жизню ихнюю «романтическую». Всё-таки удел твой пока – очерк. На очень короткой и малой площади ты сумел много сказать, а главное – характер написать.

А тут мне предстояло готовить сборник юбилейный. Подумал я, подумал, да сам к нему и предисловие написал, чтобы снять с себя ореол некоего страдальца и оградить от праздного сочувствия и оков «за трудную жизнь». Жизнь как жизнь. Я на неё не в обиде. Она даже интереснее других получилась, может, во всяком случае – насыщеннее. И не надо было мне вытягивать из себя жилы, чтоб набрать на книжку материал, а только выбирать, и всё. Постарался написать строго, спокойно и по возможности без той саморекламы, в которую ударились наши многие писатели, ещё при жизни жаждущие быть «классиками».

Кроме того, хотел почистить все тексты, «прибрать» их, вытереть сопли, смести мусор, и оборачивалось это неожиданностями. Некоторые вещи, например «Звездопад», переписал почти заново. Если увидишь мою «Излучину», не читай пока рассказ «Ночь космонавта». Испохабили рассказ-то, выщелочили всё, что составляло его суть: надо свою землю беречь и жить на ней как следует, бо за нею пустота, тьма и ни хера там нету для жизни годного. Хотя ты ведь вроде в рукописи читал рассказ или нет? Память моя слабеть начинает, и весь я какой-то разваренный. Не успеваю отвечать на письма, рукопись сдал почти на три месяца с опозданием, а ведь вкалываю, суечусь. Господи! Неужели так рано старость наступает? Никогда я прежде не отставал и, дав слово, в лепёшку разбивался. Тут уж из пермского издательства обеспокоенные звонили – не отдал ли я сборник в другое издательство? Всяк судит и рядит о жизни и литературе в меру своей испорченности.

Сборник я назвал спокойно и хорошо – «Вести». Моим читателям и друзьям посылаю свои лучшие вещи доброй вестью. Даже надежду слабую питаю, что пройдёт в нём «Пастушка» целиком.

Вадим, милый! А сколько же тебя «известинцы» всё же мариновать будут и эксплуатировать?! Когда они тебя во Сибирь сошлют? Вот уедете вы в Сибирь, потом ещё кой-какие друзья уедут, и я, наверное, тоже туда уеду. Что-то я хвораю тут каждую зиму от сырости, и на родину меня очень тянет. Прочитал тут про великого земляка Сурикова Василия Ивановича. Тоже вот в Москве жил, мировую славу имел и денег много, а всё мечтал в Сибирь вернуться, в Красноярск. Такая уж это наша болезнь сибиряцкая.

У нас Ринка всё чего-то никак нигде не приткнётся. В Удмуртии ввели в университете удмуртский язык. На хрена он ей сдался? И куда её ещё посылать? В Сибирь, наверное, на родину мою, там, может, повезёт. Сегодня приезжает на каникулы Андрей, а до сего дня жила тётушка Марии, этакий славный шустрый человек, опрятный. Та самая тётушка, которой посвятил я рассказ «Курица не птица».

Обнимаю тебя, твой Виктор Петрович

Февраль 1973 г.

(Н. Волокитину)

Дорогой Николаша!

Вот я и дома. Больных много, мест мало, на мою радость меня и отпустили из больницы. Сегодня я впервые за месяц вышел на улицу, аж кругом пошло. И сегодня же пришлось начать работать – надо сдавать книгу, время жмёт, а ещё не выслал «Пастушку». Вот читаю и вижу, и душа стонет оттого, какая ощипанная повесть попадёт к читателю, повесть, по существу, с отсечёнными крыльями и перебитой ногой. Ах, как трудно всё же работать в нашей таратуре, как её называл покойный Самед Вургун, а кино он ещё лучше называл – кьибиниматография, и когда люди покатывались, он недоумевал и сердился.

Пишу тебе вот чего. Пробовал я тут закинуть удочку насчёт «Молодой прозы Сибири» и убедился, что ты сам себе палки в колеса суёшь. Ты тогда мне написал, что не надо обращаться к Лиханову, я ведь подумал, что вопрос уже решён помимо него, и поэтому не поговорил с главным редактором Новосибирского издательства насчёт тебя, а сейчас, когда спросил в письме насчёт твоей книжки у одного из редакторов, он ответил, что нет тебя в плане и уже поздно в него попадать – серия заканчивается.

Ну, парень! Так тебе в карман накладут и хлеб изо рта вынут. Нельзя так! Надо немножко пожёстче быть. Я сам мягкотел, добёр и уступчив чересчур, да и застенчив тоже, вот и могут мне иногда позволить говорить всякие снисхождения и хлопать по плечу, выбивая пыль из пиджака. Не хочу, чтоб в этом ты походил на меня, изжуют, проглотят, как пельмень.

Ну, ладно об этом. Теперь слушай сюда!