Нет причины для тревоги

И тут я снова громко расхохотался. Альперт описал эту гротескную сцену с такой неподражаемой комической серьезностью, что трудно было удержаться от улыбки, особенно мне, готовому смеяться любой шутке. Некоторые находят мой смех недоброжелательным. Говорят, что мой смех не соответствует доброжелательности моего взгляда, моих глаз. Действительно, смех иногда бывает крайне неприятным, даже оскорбительным. Особенно громкий хохот. Я тут же заметил бешенство в глазах одного из официантов, того, что главнее, при метрдотеле. Он уже давно поглядывал на меня с явной враждебностью. Меня же в рассказе Альперта рассмешила не только абсурдность диалога в беседке у озера в американском заповеднике. Скорее тот факт, что на запутанных маршрутах жизни твое прошлое настигает тебя в самых непредсказуемых обстоятельствах. Вот только неясно, твое ли это прошлое, или тебе его приписывают, как бы присочиняют за тебя? Я заметил, что Альперт снова отряхивает невидимые крошки с пиджака. Мой смех он игнорировал.

Он был в ужасе, что не донесет. Интересное русское слово «доносить». Вроде «уходить». Как славно здравый смысл народа звучание слов переменил. Но Альперт донес. Добежал до ложбины, окруженной столетними дубами, елями и кедрами. Едва успел расстегнуть штаны и присел в зарослях орешника. Возможно, это был не орешник, а облепиха с красными, как у рябины, ягодами. Над головой перешептывались дубы, ели, кедры и американские сикоморы. Из темноты леса за ним следил лось. Среди птиц-доносчиков – спиза и жулан, в кустах шебуршился вальдшнеп. За Альпертом наблюдал и орел, купаясь в голубом небе. И в этой идиллии скрытности под наблюдением многоглазого леса было нечто ностальгическое, как в пионерлагере, когда облегчался с утра во время походов под кустами бузины под надзором пионервожатой. Подтирались лопухами. Но лопуховидная американская кустистая поросль и вьюны неизвестно чем грозят твоей коже, с ожогами хуже крапивы. Облепиха сделала свое дело – эвакуация желудка была полная и окончательная, подчистую, без остатка. Вышло все – от еврейских сарделек до корейских поросячьих копыт, от Москвы до Берлина, от Берлина до Лондона, от Лондона до Нью-Йорка и обратно – и советский тоталитаризм, и американский капитализм, не считая британского парламентаризма. И бараньи глаза. Альперт отличался маниакальной гигиеничностью. В кармане у него всегда была пара объемистых пачек британских бумажных платков Kleenex. Так что туалетной бумагой он был обеспечен. И двухлитровая пластиковая бутыль воды, вместо биде, чтобы аккуратно подмыться. Однако, взглянув на сотворенную им солидную кучу коричневой массы, укутанной смятыми бумажными платками, он был поражен масштабностью этого акта. Такое не унесешь в пластиковом пакете. Уже слышались голоса его американских знакомых, вернувшихся к беседке с прогулки вокруг озера. Они, наверное, удивляются, куда он запропастился. Альперт в панике огляделся: чтобы скрыть следы преступного акта, оставалось лишь спешно скрыть кучу под грудой осенних листьев и старых веток. Бутыли Evian хватило, чтобы раза три тщательно вымыть руки. Альперт вышел к коллегам в беседке посвежевший и бодрый.