Нетелефонный разговор

Скучно, и не стану описывать наши ночные посиделки в течение двух месяцев. Его в этой разборке интересовало: восхвалял ли я жизнь за границей (так по инструкции)? А я стоял на своем: да, да, говорил про хорошие немецкие радиоприемники «Филипс» и «Телефункен», но нет, жизнь за границей не восхвалял. Мы перетягивали канат без переменного успеха, его конец становился все длиннее. Этот сценарий был разработан в Москве умельцами, членами Союза писателей, в значительной его части связанного с ГБ. Ланцов говорил опять же по сценарию:

– Ну вот, приемники хвалил, а жизнь за границей не восхвалял? Что же, приемники так вот из жизни и выбросил?

– Ладно, пишите как вам надо! – сдался я на десятую ночь. – Отпустите поспать!

Так и было предусмотрено типовым сценарием такого рода дел. На десятую ночь сломаются.

Никто на нас не клеветал, просто записывали и доносили. Мы не очень и сопротивлялись, понимая в душе, что ведь и правда мы не так любим советскую власть, как об этом пишут в газетах и как мы сами притворялись на экзаменах по политэкономии.

Следствие обычно заканчивалось в положенные сроки. Человека оформляли на 6 – 8 – 10 лет, пусть одумается, да и лес кому-то валить надо, лесоповал, чай, пятилетка на дворе!

У нас в камере сидел высокий, высохший седой старик. Он все время молчал, но когда кашлял, выдыхал такой нестерпимо смердящий запах, что мы задыхались и по очереди ложились на пол, к двери, обитой железом, куда проникал в уголок свежий запах из коридора, там прогуливались вертухаи в бесшумных своих валенках. Я боролся с тюрьмой за старика, которому место в больнице, заодно и за нас, которые чахли от вони в тридцатиградусную жару (июнь 1947) в нагретой от железной сковородки-козырька на окне камеры внутренней тюрьмы.

И победил – старика взяли в больницу. Не думаю, что он долго в ней протянул.

А история его, как выдумка, детективна. Посидевший еще по царским острогам, прозябал он, никому не нужный, и при совдепе, торгуя железяками на ростовской толкучке. Однажды шел с рынка со своим вечным мешком по мосту через Темерничку, глядит у мостка – за ним какие-то типы. А в мешке-то на этот раз среди скарба был и товар – пистолетик «ТТ», данный кем-то на продажу. Такого добра в Ростове ходило навалом. Он шагу прибавляет, те не отстают. Он этот пистолетик тогда бултых – и в речку! Они – бултых – и, нырнув, достают его! Надо же было старику быть при царе революционером!

А в это время – вот детектив-то! Сам усатый товарищ Сталин через Ростов тремя поездами следует, голубчик, в свой Сухуми! Ну что твой Сименон вместе с Марининой? Сюжет для небольшого расстрела.

Мы же мирно расстались с нашим следователем: мы ему подписи, он нам всего-то по шесть лет и выписал. Даже не срок, а ноль целых шесть десятых от заурядного срока в 10 лет.

Один из наших студентиков-свидетелей оказался через годок с майором в каком-то публичном месте и рассказывал мне спустя множество лет, как Ланцов встретил его:

– Ну, где сейчас пацаны, что с ними?

– В Усольлаге, на Урале, лес пилят.

– Жалко, – сказал майор, – хорошие ребята!

Не лишен однако человеколюбия. Не то что я. Все гневаюсь.

Теперь, будто бы, любой желающий бывший политический зэк может прийти в некую приемную и чуть ли не читалку ГБ и получить для прочтения свое дело, эту отвратительную эпопею с надписью «Хранить вечно!». На прешпановом переплете нашего дела было три восклицательных!!!

Можно вернуть время: остановись, мгновенье, ты прекрасно! И снова, читая, побыть двадцатилетним, красивым и в ореоле героического юноши (нас забросали студенты яблоками, шоколадом и куревом, когда воронок привез нас на так называемый суд), но и опять окунуться в ту гнилую атмосферу лжи, страха и доноса, жертвой которой я все равно, все равно считаю себя всю свою жизнь. Себя и свою страну.

Нет, спасибо-спасибо, я не найду для этого свободного времени, его и так уже на донышке. Вот видите, еще и в руки эту гадость не взял, а уже защемило, развезло, размазало. Лидочка, подай нитроглицерин, пожалуйста. Мы с тобой неразлучная пара. Пара таблеток нитроглицерина.

Офицерская ушанка

Обещал вернуться еще раз в мою войну, а неохота. Столько стихов о ней написал, пока жена не сказала:

– Кончай войну пережевывать. Ну скажи – тебе интересна Гражданская война?

Подумал:

– А ведь права!

И завязал с войной на бумаге.

Те два танка, где наводчика, помните, потеряли, мы потом, перекатив пушку на руках, раздолбали все ж таки и зажгли.