Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Жизнь в России во все времена складывалась своеобразно: она протекала «вне слов»: слова были сами по себе, жизнь шла по своим тропам, проложенным среди болот, ухабов и крутых спусков, хотя «на словах» могла бы бодро мчаться по прекрасной асфальтированной магистрали.

Создается впечатление, что для радикальной российской интеллигенции только красивые слова и важны для жизни. Она искренне полагает, что все дело в них, что точно подобранные слова могут перевернуть жизнь, и интеллигенция не жалеет нервных клеток на смертельные схватки со своими «словесными» врагами, которые для счастья России, для процветания науки и культуры всегда держат наготове свой словесный рецепт.

Много понаписано, много переговорено, много напридумано красивых слов, в частности, о том, почему Россия живет так, что ее постоянно надо «спасать», чего не учли, что переоценили прежние правители, почему они делали то, а не это и так далее.

Происхождение подобной патологии следующее. Идеология петровских реформ безраздельно подчинила личность государству, но в то же время внесла в политику правительства своеобразную идеологическую двойственность: оно было вынуждено одновременно опираться на две взаимоисключающие силы – традиционную для православного человека сакральность самодержавной власти и европейское просвещение, без которого перенимать научные, технические, а тем более культурные новации у Европы было бессмысленно.

Просвещение и внесло в «русское общество не только западную образованность, но и европейский дух свободы, создавая идейную основу будущей интеллигенции – независимой от государства и оппозиционной ему общности, возникающей в тот момент, когда консервативная традиция государственного монизма берет верх над прозападнической тенденцией к просвещению и либерализации» [121]

.

Если чуть понизить степень обобщения, то выяснится еще одна деталь – авторитарная власть никогда не нуждалась в людях, имеющих собственное мнение, ибо рядом с такими людьми власть уже не воспринималась как авторитарная. Николай I, к примеру, любил повторять, что ему нужны люди преданные, а не умные.

Интеллигенция в России оказывалась поэтому обреченной на интеллектуальное отщепенство. «Это отщепенство, – пишет П. Б. Струве, – и есть та разрушительная сила, которая, разлившись по всему народу и сопрягшись с материальными его похотями и вожделениями, сокрушила великое и многосоставное государство» [122]. Да, соглашается с ним П. И. Новгородцев, отщепенство русской интеллигенции от государства имело «роковые последствия»

[123].

Но все же связывать все беды России только с сущностными началами русской интеллигенции было бы неправильно. Будь крепки исторические традиции да прочны религиозные и нравственные начала русского народа, никакие стенания горстки вечно комплексующих интеллигентов ни к чему бы не привели. А они привели. Значит, надо копать глубже.

…В.О. Ключевский выделял четыре основных импульса, существенно повлиявших в допетровской России на расшатывание нравственных основ нации: падение Византии, борьба московского государя со своими боярами, пресечение старой династии Рюриковичей и церковные новшества патриарха Никона (раскол) [124]

.

Россия тяготела к Византии, но в середине XV века басурманы покорили Константинополь и столицы православия не стало. Россия еще не успела укоренить в своей душе идеи Христа, как ее поглотили монголы, а за два с половиной столетия ига сменилось восемь поколений православных; после освобождения России в XV веке это был уже исстрадавшийся, вымученный, догматизированный и отсталый Христос. Европейское христианство ушло далеко вперед, а Россия стала вынашивать затхлую идею «Москва – третий Рим». Идея оказалась утопической и поклонение ей в итоге привело к расколу, к окончательному надлому и срыву русской души – глубоко верующей, впечатлительной и темной. Московское православное царство стало, по выражению Н. А. Бердяева, «тоталитар-ным государством». А суть раскола русский философ видел в том, что раскол поставил под вопрос мессианское призвание русского народа, что православное царство, третий Рим «повредилось» государственной властью, а высшей церковной иерархией «овладел антихрист» [125].

Истинное православие «уходит под землю». Далее раскол как бы трассируется через всю российскую историю: раскольничьей стала русская радикальная интеллигенция, считавшая, что властью в стране наделена «злая сила», по сути раскольничьим оказалось и диссидентское движение в середине XX века.