Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

На самом деле никакого парадокса здесь нет. Если разум рассматривать в пространстве нравственных категорий, то он может рождать только добро. Но коли мы переместились в пространство исторических реалий, где непрерывно, как полагал английский историк Т. Карлейль, идет смертельная «игра эгоизмов», разум вынужденно становится активным участником этой «игры», в том числе и в команде победителей, т.е. более сильных. К тому же основная сила победителей чаще всего – ложь, упакованная в сладкую облатку всеобщего счастья. Поэтому разум оказывается еще и невольным заложником подобной «игры».

Какой же «эгоизм» чаще всего побеждает? Тот, который в состоянии подчинить своей воле политику страны, сделав ее своей для народа. В этом смысле любая историческая фигура незаменима. Именно поэтому «тайна истории уходит в тайну личности» [32]. Можем ли мы оторвать политику Чингисхана от самого Чингисхана, наполеоновскую империю – от Наполеона, большевистскую Россию – от Ленина, немецкий национал-социализм – от Гитлера? Мы вольны сколько угодно пинать эти фигуры, но обязаны увенчать их лаврами победившей силы.

Очень популярен, особенно в последнее время, поиск свое-образного центра тяжести в триаде: наука Þ культура Þ история. Таким способом пытаются оценить, что все же приводит в движение исторический процесс? Ответ, само собой, дается разный. Если перевести эти достаточно общие категории в пространство сугубо личностное, проблема еще сильнее обострится, зато станет более предметной.

На самом деле, предположим, вслед за Ю. М. Лотманом [33], что не родились И. Ньютон, А. Эйнштейн, Д. И. Менделеев, М. Планк. Можно не сомневаться – их открытия сделали бы другие ученые, возможно, чуть-чуть позже и в иных странах. Но непременно бы сделали. А не появись на свет В. Шекспир, В. А. Моцарт, Л. ван Бетховен, Ф. М. Достоевский, П. И. Чайковский, их бы не заменил никто. Человечество не знало бы «Короля Лира», «Вол-шебной флейты», «Лунной сонаты», «Идиота», «Лебединого озера». Культура бы стала существенно беднее. Возможно, это повлияло бы и на мировую историю.

Что касается исторических деятелей, то можно с полной определенностью утверждать, – не знала бы Россия Ленина, а Германия – Гитлера, в нужное время и в нужном месте объявились бы их исторические заместители, ибо они были нужны своему времени. Но из этого вовсе не следует, что социализм в России строился бы теми же методами, а нацисты Германии непременно возжелали бы мирового господства. Это связано с психофизическими особенностями конкретных исторических фигур.

Можно поэтому угадать тот или иной разворот истории, но невозможно предсказать фигуру политического лидера, от которой только и зависят реальные шаги нации, становящиеся затем предметом исторического интереса. «Нельзя выделить человека из истории, – писал Н. А. Бердяев, – нельзя взять его абстрактно, и нельзя выделить историю из человека, нельзя историю рассматривать вне человека и нечеловечески. И нельзя рассматривать человека вне глубочайшей духовной реальности истории» [34]

.

И последнее. К философии истории обращаются в критические, переломные моменты, когда рушится все устоявшееся. Когда же жизнь течет спокойно, история непременно отходит на задний план.

Не есть ли это следствие чисто русского: «пока гром не грянет…» и не есть ли это следствие еще и того, что история всегда была наукой фиксаторской, мысль ученых работала бухгалтерски – так, как будто историки должны составить своеобразный историко-бухгалтерский отчет за конкретный исторический период, сведя воедино «доходы» и «расходы» исторического процесса. Между тем смысл изучения исторических процессов прошлого состоит главным образом в том, чтобы, зная их, лучше ориентироваться и направлять процессы, идущие сегодня.

Именно с этой целью мы и предприняли наше исследование…

Глава 2

Человек в истории

Итак, нельзя выделить человека из

истории. Но крайне интересно рассмотреть его в истории, что мы и предпримем в нашей книге. Причём ракурс подобного рассмотрения диктует избранная нами тема – историю России мы будем трактовать как импульсивно развивавшийся процесс прогрессирующего удушения свободомыслия.

При этом, вероятно, захочется понять, какие причины вынуждали русских государей бояться «поумнения» собственного народа и почему, когда Россия уже просто не могла напрочь игнорировать развитие национальной культуры и научного знания, к ним по-прежнему относились с плохо скрываемым презрением.

Возможно, все это связано с тем, что у России особый исторический путь, а потому и к историческому процессу в России нельзя подходить с общепринятыми мерками, «на Европы» она равняться не может? Во всем этом нам предстоит разобраться.