Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Еще В. В. Розанов точно заметил, что «едва демократия начинает морализировать и философствовать, как она обращается в мошенничество. Тут-то и положен для нее исторический предел» [680]. А когда демократия начинает морализировать? Только в одном случае, когда у власти интеллигенция.

Разве не подобное разложение только народившейся российской демократии угораздило нас наблюдать в уходящем XX столетии?

Изменится взаимное отчуждение интеллигенции и государства российского, и интеллигенция мгновенно сменит свой имидж «спасителя отечества» на костюм «человека дела», причем совсем не обязательно бизнесмена. Сроднившись с интересами государства, интеллигенция мгновенно утратит и свое главное некогда свойство – отщепенство. Да и мораль ее претерпит изменения: она перестанет рассуждать, а станет действовать, да и личное благополучие не покажется ей делом десятистепенным. Правда, от былой интеллигенции тогда останется лишь название. А возможно, и оно исчезнет за ненадобностью.

Узелки на память (Вместо заключения)

Чего же добивался автор? Что, как ему кажется, должно остаться по прочтении этой книги? Какие узелки на память скорее всего завяжутся у читателя? Попробуем напоследок поговорить и об этом.

Мы пришли к выводу, что по мере того, как Россия будет уходить от своего тоталитарного прошлого, роль интеллигенции в общественно-политической жизни страны начнет неизбежно падать. Но с этим, я в этом убежден, пока согласятся немногие, ибо, коли «гибнущая Россия» – метафизическая данность нашей родины, то и интеллигенцию, основное предназначение которой как раз в том и состоит, чтобы «спасать Россию», от России не оторвать никогда. Однако те люди, которых традиционно называют русскими интеллигентами, на роль «спасителей отечества», в чем мы убедились, не годятся.

Не будем повторять сказанное. Заметим лишь, что пока интеллигент будет заботиться не о себе и своей семье, а будет «спасать Россию и человечество», ничего путного ни для России, ни для человечества не предвидится. Кстати, само словосочетание «спасать Россию» уникально, оно чисто русское, нигде в мире ничего подобного услышать не удастся. Оно, скорее всего, от Православной Веры нашей в Спасителя. Это в духовной сфере. Но в мирской жизни действуют иные ориентиры.

Поэтому пора бы понять русской интеллигенции, что не Россию, а душу свою надо спасать. России же не надо никого догонять, а тем более перегонять, не надо ей ни на кого и равняться, а надо лишь раз и навсегда осознать свое, только ей присущее место в общем ранжире мировой цивилизации, органично встроиться в эту систему и спокойно развиваться без натужных рывков и садомазохизма.

Иммануилу Канту принадлежат слова: «Мертвые управляют живыми». Для русского уха, правда, более приемлемо другое словосочетание: «былое пророчествует» или, еще точнее, «прошлое толкует нас» [681]. Значит былое учит? Возможно. Но не нас.

В начале XX века в России рухнуло самодержавие и вместе с ним нарождавшийся капитализм. Надо было созидать нечто принципиально новое, ранее невиданное. Из почти несовместимых идей свободы и равенства «либерализм и марксизм создали свои картины будущего» [682]. Они и стали ориентиром для новоявленных строителей.

Если брать широко, то именно либерализм во многом ответственен за социалистические эксперименты с Россией. Наш же доморощенный либерализм пророс из «русской идеи». Именно она являлась теоретической подпиткой всех схем переустройства российской жизни, начиная от моделей славянофилов и западников и кончая народниками и социал-демократами. Поэтому «особый путь» России через построение социалистического общества также стал неизбежным следствием направленной эксплуатации той же русской идеи.

С другой стороны, винить во всех наших бедах либерализм было бы неверно, если, конечно, мы все же хотим жить как «циви-лизованные страны». Дело в том, что такие понятия как либерализм и рынок существуют в соотношении однозначной дихотомии: либерализм не мыслим без рыночной экономики, как, впрочем, и рынок не может развиваться вне либеральных идей. Значит с учетом российской специфики надо говорить только о возможных путях ассимиляции Россией либеральных идей

[683].

В конце XX века приказал долго жить и социализм. Страна решила «вернуться в прошлое» – вновь строить общество, которое было порушено. Казалось бы, что вместе с социализмом должна была уйти в небытие и русская идея. Ан, нет. Она вновь навязчиво служит уже посткоммунистической России [684]. Теперь ее, правда, называют «современной русской идеей». Что же это такое? А вот что: «”русская идея” должна быть соединена с идеей социальной справедливости. Только на этой основе будет эффективной апелляция к соборности. Только на этом пути мы получим социальный мир и стабильность как основу для быстрого экономического развития и роста благосостояния всего народа» [685].