Нетерпение мысли, или Исторический портрет радикальной русской интеллигенции

Подобная, с позволения сказать, философия оказалась со-звучной внутренним потребностям ленивых интеллигентских моз-гов, и радикальная русская интеллигенция с легкостью необыкновенной через истерическую, яростную публицистику внедрила эти идеи в доверчивое русское общество. Тон этой публицистики стал нетерпимым, резким, «маниакальным». Подобную публицистику Н. С. Лесков называл «клеветническим террором в либеральном вкусе» [149].

А вот что писал А. П. Чехов о любимце русских радикалов Д. И. Писареве: «Оскотиниться можно не от идей Писарева, которых нет, а от его грубого тона… Воняет от критики назойливым, придирчивым прокурором» [150]. Чехова возмутил тон, которым Писарев «об-щался» с произведениями Пушкина.

Любопытно отношение русских нигилистов к науке, прежде всего к естественным наукам. По словам Н. А. Бердяева, оно было «идолопоклонническим», сомнения нигилистам_интеллигентам бы-ли несвойственны, русский же материализм был начисто лишен скептических начал, он был «верующим» [151]

. Поэтому пропаганда новых научных идей русскими нигилистами мало что давала самой науке: они больше заботились о цветистости слов, чем вникали в суть дела. Так именно случилось с оценкой «Происхождения видов путем естественного отбора» Ч. Дарвина. Вокруг этого монументального труда в 70-х годах XIX века развернулась настоящая битва: русские дальновидцы, усмотрев в «естественном отборе» отчетливо социологический аспект, предложили и историю общества рассмотреть «по Дарвину» (статьи Н. К. Михайловского, С. Н. Южакова и др. в «Отечественных записках»). Заметим, кстати, что уже в советское время дарвинизм стал одной из «естественных» подпорок теории классовой борьбы.

Весь политический, социальный и даже научный радикализм русской интеллигенции, ее непременное желание видеть в крайних формах политической борьбы кратчайший путь к достижению «народного блага» всецело исходит из наивной веры, что насильственное уничтожение врага и устранение «объективных» преград сами собой обеспечивают осуществление того, что они считают общественным идеалом. А ради достижения этой цели они готовы были на все – от безоглядного следования «Катехизису революционера» С.Г. Нечаева до претворения в жизнь «спасительных» для России рецептов немецкого социалиста К. Маркса.

Крупный русский философ С. Л. Франк в 1918 г. вынес свой приговор радикальной интеллигенции, столь «навредившей» российской истории: «Русская интеллигенция не оценила и не поняла глубоких духовно_общественных прозрений Достоевского и совсем не заметила гениального Константина Леонтьева, тогда как слабая, все упрощающая и нивелирующая моральная проповедь Толстого имела живое влияние и в значительной мере подготовила те кадры отрицателей государства, родины и культуры, которые на наших глазах погубили Россию. Тот семинарист, который, как передают, при похоронах Некрасова провозгласил, что Некрасов выше Пушкина, предсказал и символически предуготовил роковой факт, что через сорок лет Ленин был признан выше Гучкова и Милюкова…» [152].

Подобный приговор можно и обжаловать. Во-первых, все же поняла и прочувствовала русская интеллигенция прозрения Достоевского. И именно поэтому судорожно заметалась в поисках «спа-сительного рецепта». Но российский государственный организм к тому времени уже был столь сильно поражен злокачественными новообразованиями, что лечить его интеллигентскими пилюлями было бессмысленно. Во-вторых, Россию никто не погубил. Она жива по сию пору. Рухнуло все привычное, насиженное и любимое. Россия же попала в историческую трясину. Но любая трясина не бездонна. И хотя из эволюционного развития выброшено почти целое столетие, Россию болотная жижа не поглотила. Выбираться из нее действительно трудно. Но это уже другой вопрос. В-третьих, вне всякого сомнения, Ленин «выше» Милюкова уже хотя бы потому, что сумел взъерошить на целое столетие, – а возможно и более, – полмира, а могучая Россия встала-таки перед ним на колени, и он со своими последышами вытворял с ней все, что вздумается, более семи десятилетий.

Вывод поэтому можно сделать вполне определенный: рус-ская интеллигенция выполнила свой моральный долг так, как она его понимала, добросовестно и надрывно указав на все язвы, изъевшие страну. Язвы эти, кстати, были видны и без ее указаний. Но чтобы они не расползались по телу, чтобы лечить их терапевтически, нужно время и немалое. Интеллигенция же была нетерпелива и требовала немедленного исцеления. Добиться его можно было только хирургически, что, к несчастью для страны, и случилось. Единственное, что могло уберечь Россию от революционного скальпеля, – ее нравственное здоровье. Но, как оказалось, и оно было подорвано.