Нэцах

— Может, Котька Беззуб вернется? Вы ж там по малолетке крутили амуры… Хотя… кто ж на тебя, дочечка, с прицепом румынским теперь позарится…

По этапу

Если бы Вайнштейн знал, как его оплакивает Аня и как бесится Женя, он бы обязательно расцвел своей неотразимой улыбкой фартового одесского пижона. Эти женские эмоции его бы точно согрели, хотя тепло ему сейчас было без надобности. Боря ехал практически плечом к плечу с плачущими, истекающими пóтом, адреналином и смертным ужасом людьми на полу теплушки, которая увозила «татарских предателей-коллаборационистов» на новые поселения. Мужчин было меньше трети, в основном — женщины с детьми и старики.

Он не замечал пропитанных за неделю пути своими и соседскими испражнениями штанов, липкой вонючей рубахи, не чувствовал зуда и жжения от опрелостей и укусов вшей. Вайнштейн лихорадочно думал. Да, конечно, за те пятнадцать минут, которые ему дал на сборы отряд НКВД, он взял самое нужное и ценное, показательные часы с парой колец, чтобы если отнимут — дальше не обыскивали, и несколько камешков. Остальные оставил — не успел. Дома он камни не хранил, но шепнул Аньке, где половина. Несмотря на всю свою легендарную кошачью лень и любовь к комфорту, он оставался хищником. Аньке он сразу все объяснил, почуял своим воровским инстинктом за неделю. Но расслабился, не ушел, не спрятался. Не думал, что его в такой глухомани тоже заметут, да еще и так лихо, в четверть часа. По Бориной легенде, она, оправившись от тифа, добралась до партизанского отряда в горах, но весь отряд погиб на операции. Анька была ранена и еле доползла до села, где ее вы^´ходил Боря. Мол, узнал по комсомольским рейдам и лекциям и спрятал от фашистов.

Анька сразу воодушевилась, что тогда Боря — герой, и он уцелеет.

— Да не смеши! Мой моральный облик тут каждая собака знает. Посмотрим, как карта ляжет, а я на дно. Только пару дел в Джанкое закончу и сдрысну отсюда.

Не успел. Красиво сработали: так, чтоб не один город, а целый народ в два дня вывезти из Крыма, никто даже представить не мог.

Давно, видать, готовились. Начали утром восемнадцатого мая и к 16.00 двадцатого выгребли всех.

Отряды НКВД заходили в дома и давали на сборы пятнадцать минут, ну, двадцать на семью. Люди, которые заселялись в «освободившиеся» дома, в ужасе находили еще теплые печки и неубранные постели. Официально разрешалось брать с собой полтонны вещей, а домашний скот, сельхозоборудование велено было оставить. Выдавались обменные талоны. Мол, по предъявлении на новом месте получите в полном объеме.

Никто не разбирался — виновны-невиновны, сотрудничали с немцами или нет. Независимо от возраста всех — от младенцев и детей до дряхлых стариков — вывезли. Дорога шла на восток.

Госкомитет обороны предписывал к первому июня отправить всех татар Крыма в Узбекскую Советскую Республику. Чекисты управились на неделю раньше.

Основная часть доживших будет выгружена в Узбекистане, поближе к рудникам. Часть поедет дальше, в Таджикистан и Казахстан в спецпоселения за колючей проволокой. Некоторых закинули на Урал, в Молотовскую область и в Марийскую АССР.

Боря еще не знал, куда их везут — страна огромная. Он лично делал ставку на таежные лагеря. Значит, надо рвать, пока не довезли до пункта назначения или не пустили в расход раньше.

Радовали две вещи — если неделю везут и до сих пор не расстреляли — значит, убивать пока не собираются. И второе — Анька уцелела, значит, если его сын выжил — она Ваньку точно найдет.

Любил ли он Аню? Страсть давно угасла. Ему всегда нравились норовистые, с перцем, языкатые и дерзкие, как Женька. Анька — не его типаж, но с ее революционным сдвигом, чудесным спасением и внезапной долей в бриллиантовых гешефтах она увлекла и восхитила, стала подругой по оружию, а когда еще и подарила ему наследника, он растаял. Но годы войны, вечно ноющая, махнувшая на себя рукой, практически рабыня перестала вызывать в нем прежнее желание и тем более уважение. Да, как и положено, он нес ответственность за мать своего сына. Но не более. Включились семейные воровские законы касательно женского пола — баба не человек.

Борька поморщился — вонь кругом нестерпимая. Сменная одежда была рядом, под рукой, но он ее берег. Неизвестно, сколько дней и недель еще болтаться. Вагоны останавливались раз в сутки на пустых, чтоб не сказать пустынных полустанках. Бежать некуда. Из вагонов сбрасывали трупы, с которых соседи, проехавшие с покойником последние часов двадцать, успевали снять все ценное вместе с тифозными вшами. Подкупать охрану чтобы узнать куда их везут, — без толку. Увидят, что есть ценности, — отнимут и завалят, не раздумывая.

Рядом тихо бредил мужичонка в очках. И все рассказывал, что он не виноватый, что командировочный, и документы имеются… Не жилец, — спокойно разглядывал его Боря и ювелирным, практически незаметным движением выудил из внутреннего кармана болящего фраера документы в платочке. Бросил глаз в паспорт и красную корочку. Все понятно: попал мужик под раздачу. Вот уж действительно не в том месте, не в то время и главное — не с той фамилией.