Огонек залел, пахнуло дымом.
– В файлах Салина и «конторы» тебя похоронили. Живи и радуйся, Странник.
– Они могут отменить встречу?
– Нет. Насколько я знаю Салина, нет. Завтра собираются все зубры Старостина, если не договориться сегодня в ночь, потом будет поздно.
– Что Салин знает о делах Старостина?
– Почти все. «Меч» я ему создал для игры против Старостина. Ну и мелких политических заказов, само собой.
Максимов развернулся лицом к Василиску.
– Ты идешь со мной?
– Нет, Странник, извини, нет. Меня будут искать живым или мертвым. Три конторы сразу. Сам понимаешь, шансов мало. Иди один.
Бетховен тихо захрипел, вялой рукой пошарил по груди.
– Кстати, я не очень его? – Максимов указал на Бетховена.
– Мог бы и завалить, не велик грех. Отставной конторский хрен, в конспирацию не наигрался. Да, на нем ты прокололся. Зовут-то его вовсе не Борис Борисович. – Василиск глухо хохотнул. – А в остальном, прекрасная работа. Даже завидно. Импровизация с Карнауховым – просто блеск.
– Крупно тебя подставил?
– Как сказать… Время мое вышло.
В дверях тамбура тихо скрипнул замок.
– Все, Странник! – прошептал Василиск. – Это за мной.
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Заброшенное бомбоубежище под высотным домом на Войковской давно облюбовали местные бомжи. Здесь всегда было людно, чадно и жутковато весело. Особенно, в нудные часы комендантского часа. Нравы были разудалые, как на вольном пиратском острове. Жизнь кипела во всю. А что ей не кипеть между висилицей и ударом ножа под ребро?
Максимова здесь знали, за своего не принимали, но права находиться среди них не оспаривали.
В первый же вечер его "попробовали на нож". Больше для проформы, чем со зла, в драке человек раскрывается до конца, дерьмового и подлого видно сразу.
Максимов тогда лишь уклонился от выброшенной вперед руки, сжимавшей нож, резко ударил по сгибу локтя противника и зафиксировал его заломленную кисть. Острие ножа замерло, едва коснувшись горла. Парень сразу все понял: проделай Максимов этот трюк чуть быстрее и резче, тот бы сам себе вспорол горло, и от печатки пальцев на рукоятке были бы только его. Он вяло улыбнулся, и Максимов разжал захват.
Больше вопросов ему не задавали, над человеку здесь тусоваться, может постоять за себя, а придется, то и за всех – значит, так тому и быть.
Они назвали себя "вольные люди". Это уже была новая генерация. Старые классические бомжи, вечно непохмеленные и завшивленные, исчезли из города с первой же волной арестов в самом начале Особого периода.