Неудачник

— Я тебе предлагаю отказаться от бессмысленных терзаний, — спокойно говорит Нахвальский. — По крайней мере, абстрагироваться от них. Пока не затухнут сами собой. Пойми, каждый может прожить без каждого. Так уж устроен человек. Любая потеря ничего не стоит. Тем более, такая. Стоит начинать переживать, только если теряешь по-настоящему близкого человека.

— А откуда вы знаете, что Кира не близкий мне человек?

— По рассказу вижу, по глазам. А еще знаю, что найти по-настоящему близкого человека, родственного не только на уровне общих установок — почти невозможно. Такова реальность. Это невероятная удача. Намного большая, чем выиграть миллиарды, найдя в мусорном контейнере смятый лотерейный билет. Но такова жизнь.

— Вы противоречите себе. Только что говорили, что нужна вера, а теперь говорите, что независимо от этого, почти каждый обречен идти по жизни в одиночестве.

— Не вижу здесь противоречия, — говорит Нахвальский, пожимая плечами. — Это всего лишь говорит об узости восприятия. Существование безмерно многогранно, а ты вглядываешься в первый попавшийся осколок в надежде по слабому отражению раскрыть всю его суть.

— Не все так просто? — спрашиваю я.

— И все так просто, — отвечает Нахвальский. — В этом-то и весь прикол.

— Я вообще ничего не понимаю, — говорю я толи раздраженно, толи обреченно.

— А вот это как раз неудивительно. Следствие вышеозначенных причин, не так ли? Это свойственно человеку думающему. Еще со времен Сократа. Так что здесь список тех, радом с кем ты стоишь, весьма презентабелен.

— Но я же страдаю! — говорю с обидой в голосе. — Реально страдаю.

— А ты уверен, что страдаешь ты? Покажи, где ты страдаешь, в какой части.

— В душе, в сердце.

— А, по-моему, ты отлично выглядишь. И бодро разговариваешь. Организм работает нормально.

— Но ведь дело не в организме, — возражаю я. — Не все им исчерпывается.

— Это так, — подтверждает Нахвальский. — Тогда где ты, я не вижу?

— Как где, здесь, перед вами.

— Ты, когда за компьютер садишься, на экране монитора видишь окна, иконки. Можешь фильм включить, будут человечки бегать. Можешь музыку поставить или игру запустить. Но где это все?

— В смысле?

— Покажи мне, где это все в экране?

— Там ничего нет…

— Правильно. Точнее, это все не там. Ты не можешь разбить стекло и достать оттуда все, что видишь. Если разбить стекло — увидишь только осколки. Так и с тобой. То, что здесь сидит, ведет разговор, думает и переживает — это не ты.

— Но ведь есть жесткий диск, где все это реально хранится.

— Правда? А я думал, что там лишь сектора с нулями и единицами.

— Ну, да. Но они преобразуются в различную информацию. Есть видеокарта, есть процессор, оперативная память.

— Вот. И что из этого фильм, что картинка, а что документ? Разберешься?

— Теоретически. Нужны знания.

— Вот про это я и говорю. Ты не можешь с уверенностью сказать, кем являешься. Поэтому заявления о страдании — внутренняя иллюзия… Отсутствие объекта приложения ставит под вопрос энергию воздействия.

Нахвальский улыбается, добавляет:

— Подумай над этим, Володя. И начинай двигаться вперед. У тебя просто нет другого выбора. А теперь иди, пообщайся с народом. На сегодня хватит.

— Но…

— Все нормально. Иди, развейся. И, знаешь, позвони через пару дней.

— Хорошо, — соглашаюсь я, выхожу из квартиры.

Дверь за мной хлопает, отрезая Нахвальского от вопросов.

Я возвращаюсь на вечеринку. Снова пью, слушаю стихи. Но это быстро надоедает. В голове громом гудит голос Нахвальского. И жалеть себя уже не получается.

Дома я долго не могу уснуть. Кажется, что ничего не существует. Почти ничего. Остается боль. Несмотря на разговоры и доводы. Все закончилось, иллюзии растаяли. Мифы прекратили существование. Но боль реальная. Она пульсирует в ритме сердца, не дает заснуть.

Ближе к утру, когда реальность начинает расплываться от воды из глаз, я, наконец, засыпаю.

Из универа

Утро в универе начинается с визита студента. Имени не помню, но группа знакома хорошо. Мятежники, большие ненавистники товарища Веригина. И делегат, один из серых мышей, что будет представлять волю коллектива. Для полной картины не хватает только окопа и белого флага.

— Владимир Ярославович, — говорит студент. — У нас сегодня зачет.

— Я в курсе.

— Понимаете, — юлит студент. — У нас было очень мало времени на подготовку. Тут еще и другие зачеты, и курсовые писать надо. У нас их три.

— И?

— Может быть, как-то решим вопрос?

— В смысле?

Все понятно. Причем сразу. Ребятам надоело бороться, тем более там, где можно все решить полюбовно. Как у других преподавателей. И Веригин не будет против, ведь не обидят же.

— С вами можно договориться? — в лоб спрашивает студент.

— Можно, — просто отвечаю я.

Студент заметно оживляется. Уже предчувствует радостное возвращение к товарищам. Зачем бороться с человеком, отстаивать, думать о чести, когда его можно просто купить. И группа решает идти по простому пути.

— Как? — спрашивает студент, надеясь услышать привычный ответ.

— Очень легко, — говорю я. — Нужно понять материал, хорошо подготовиться, и без проблем сдать.

Студент морщится. Ответ не укладывается в привычные рамки.