Неудачник

— Алло, Гаврилыч? Не разбудил? Да хрен вас, старперов, знает. Слушай, у тебя тот пистолет остался? Да тут коллекционер один нашелся. Да, хороший человек, надежный. Продашь? Вот и хорошо. Только ты, слышь, Гаврилыч, нормально отнесись! Человек действительно хороший. Мое слово. Когда? Хорошо, он будет. Давай, не кашляй.

Илья кладет трубку, улыбается.

— Специфический старик, — говорит весело. — Хоть жизнь и покрутила.

— А что с ним?

— Да, как и со многими другими, — говорит Илья, закуривает. — Легкая контузия. Хроническая. Сидел он много, Владимир, и правду любит. Правдоруб местного разлива. Но пистолет продаст. Это легко.

— Хорошо.

— Только ты не делай резких движений, не груби. Старик подозрительный очень.

— Понял.

Илья называет адрес, говорит, что через час нужно быть там. Я знаю дом. Это недалеко. В десяти минутах ходьбы.

— Ладно, Владимир, мне пора.

— Прощай, Илья, — пафосно говорю я.

Жмем руки.

— Если еще что-то нужно, я всегда на связи, — говорит Илья. — Прощай.

Илья садится в машину, уезжает. Я так и остаюсь сидеть на лавочке. Думаю о пистолете, старике. А тело пробивает дрожь. Я опять будто стою на пороге, границе, что отделяет известное прошлое от неясного будущего.

Сейчас еще можно отступить, дать задний ход. Спрятаться в темную нору так, чтобы до конца жизни не видеть света. Или пойти вперед. Перешагнуть порог, за которым — тьма и неизвестность. И много страданий. Пусть отчищающих, но от этого не менее суровых.

И вот я сижу, смотрю на клочок бумаги, а тело сотрясает мелкая дрожь. Озноб неизвестности. Что будет, если… Я еще чуть медлю, тяжело встаю. Да, будет именно так. Назад пути нет. И жизни там нет тоже. Пусть лучше боль и страдания, чем то, что было после встречи с Серегой. То, что очень похоже на медленное гниение, в яме, полной червей.

Не спеша иду к рынку. Мимо домов, машин, суетящихся людей. Все мирно, по-летнему зелено и свежо. День только начинается. Еще не жарко, не хочется найти ближайшую тень, или кондиционер. Прохлада нежно окутывает, даруя телу отдохновение. В такие минуты не хочется думать о войне, насилии. Нужно просто найти тихий дворик, одинокую лавку: сесть, подставить лицо солнцу, и сидеть до вечера, потеряв счет времени, с застывшей улыбкой. Потому что кроме этого, простого, и, вместе с тем, глубокого — ничего нет. И не будет.

Но я иду. Не могу избавиться от наваждения, отбросить бутафорскую важность, стереть лицо Сереги перед внутренним взором. От этого не избавиться. Можно только уехать. Но бежать — не лучший выбор. Я бегаю всю жизнь, но так и не смог оторваться не на шаг. Это не выход.

Выход — это убить…

Иду быстрее, увереннее. Это выход, потому что все другое не поможет. Добродетели, нормы морали — ничто, когда рушится твой мир. Это условности, жесткие, и чрезмерно хрупкие конструкции, не способные удержать тяжелый купол личного мировоззрения. В тяжелые моменты остается только толкнуть, разбить их, чтобы не мешали. Иначе так и будешь переступать, запинаться, а в какой-то момент упадешь, и уже не сможешь подняться.

Подхожу к нужному дому: небольшому, двухэтажному, с облупившейся розовой побелкой. На входе домофон, красным светятся номера квартир. Время еще есть. Я ухожу в соседний двор, брожу по дорожкам, вокруг качелей. Посматриваю на часы. Мысли кружат, как стервятники над трупом. Ничего дельного, обрывки. Но лучше так, чем отчаяние и алкогольный бред.

Подходит время. Я возвращаюсь к дому, нажимаю на нужную кнопку.

— Кто там? — раздается из динамика через несколько секунд.

— Я от Ильи.

— Заходи.

Дверь открывается. Вхожу в подъезд. Тут пахнет сыростью и мочой. Пол и ступени — деревянные: скрипят от шагов, в некоторых местах прогнили. Кажется, пройдешь еще несколько шагов, и провалишься в подвал. И не исключено, что там такой же деревянный пол, проломив который можно попасть непосредственно в ад.

Поднимаюсь на второй этаж. Четыре двери, из них только две железные. Сбоку деревянная лестница на чердак. Люк закрыт на замок и заколочен. Дверь старика простая, обитая кожзаменителем. Рядом звонок. Нажимаю. Раздается длинная трель. За дверью слышаться шаги.

— Кто там? — раздается голос.

— Владимир, — отвечаю я. — Я от Ильи. Он звонил вам.

Раздается металлическое бряцание, еще и еще. Такое ощущение, что старик открывает около десятка звонков. И это притом, что дверь можно вынести несильным ударом ноги.

Наконец, дверь открывается. И я застываю в недоумении. Передо мной, держась одной рукой за ручку, а второй опираясь на трость стоит тот самый скандальный мужик, что приходил к Натискову, и жаловаться на Карпину. Тот, что ищет правду, сидел на зоне, и любит поучать. «Молодым здоровье надо беречь», вспоминаю я его фразу.

— Ну, здравствуй, парень, — говорит старик.

Хотя, какой к черту старик. Это мужик: тощий, смуглый, в тонких очках. Правда, уже седой, но многие в пятьдесят лет седеют.

— Здравствуйте… — говорю я, делаю паузу.

— Гаврилыч, — помогает мужик. — Называй меня Гаврилыч. И давай на «ты».