Неудобные люди

– Ну ладно. Ла-адно. – Настя по очереди посмотрела на него и на нее. – Скажи, что завтра заеду. Ее Двадцать третье февраля никуда не убежит.

– А в пристанище дебилов что-то убежит, если не поехать? – Дочь стояла вся в смешной подростковой защите: скрещенные руки, губы залежалой тряпочкой, глаза прищурным разрезиком. Все такие были в этом возрасте, но как же иногда хочется дать по башке.

– Представь себе. Там у одного мальчика день рождения.

– Опять он? – Сережа.                    –  Этот

? – Кристина.

Сморщился.                                     Вздохнула.

– Да, – пропела Настя, застегивая сумку. Нужно было торопиться, пока прихожая, тиски из стен и родственников, не сомкнулась. – Ничего не поделаешь, надо ехать.

– Слушай, давай хотя бы на следующей неделе, я даже съезжу с тобой, отвезу, не проблема? А сегодня…

Но так долго ждать было нельзя.

– Так, я в магазин. Быстренько, за подарками, – перед зеркалом наматывала шарф. – Потом в школу, – надевала пуховик. – Потом вся ваша, – на каждую вещь по фразе. – С руками. И, э-кх (сапоги жали), ногами.

Кристина пошла в кухню.

– А поцеловать маму? – съязвила Настя.

Кристина обернулась и на ходу закатила глаза. Настя хохотнула.

– Слушай, я же по-человечески попросил, да? – Сережа. – Может, всё-таки не сегодня?

Но Настя тоже много чего в свое время по-человечески просила. Она уже застегивала сапоги.

* * *

– Пиздец! – Наташа негромко цокнула, дрябнула тощим индюшачьим подбородком и присела на свой стол. – Так и сказала? Во дает! А ведь такая милая девчушка была.

– Угу, сама не верю, – буркнула Настя в кружку горького перезаваренного чая. Кристина бы ее убила, узнав, что она такое о ней, своей дочери, рассказывает. Не то чтобы совсем уж преувеличение, даже вообще не преувеличение, но…

– Слушай, ну, жизнь у тебя, конечно, н-да-а.

– А у нас говорили, что твой чуть ли не олигарх, – медовым тембром начала Оля, сидевшая рядом с Настей. – За границу ездите…

– На иномарке тебя видели, не ты, что ли, была?

Настя пряталась от них за кружкой, делая вид, что ей чрезвычайно нравится чай. Сколько дефектологи получают? Тридцать? Тридцать с небольшим? И постоянные попытки снизить оклад. Настя помнила эту смешную, стремящуюся к нулю зарплату. Не могла она прийти к Наташе с Олей и начать рассказывать про хорошее в своей жизни. Муж-бизнесмен, брендовые вещи, рестораны и поездки? Ага, еще ноги на стол закинуть и пальцами щелкнуть, чтобы Оля шампанское принесла.

Вместо этого выбрала обратную сторону медали[2] – если это можно было назвать так, ведь медаль – награда, а какая уж тут награда теперь – всё это. Она рассказала, как дочь ее не слушается, снова прогуливает школу, приносит в дневнике двойки, а иногда и дневника не приносит, а иногда и себя забывает где-то, как забывают голову, идя на уроки. Как Сережа получает ну не то чтобы уж очень много и постоянно пропадает на работе.

А могла бы, хотела даже рассказать, что Крис не просто пубертует, не просто обрастает типичными для подростка язвами бунта, но и отстраняется от нее, от матери. Что они давно не говорили. Чаще коротко перекрикивались. Желала бы рассказать хоть кому-нибудь, кроме лучшей подруги (и иногда – матери, своей вездесущей, странно участливо-безучастной матери), что шесть лет брака остудили любовь. Вот прямо ледяной из крана на шипящую сковородку: Сережа пропадал на работе, с утра до ночи, с ночи до ночи, с сегодняшнего утра до завтрашнего обеда, и бог знает, что он там делал, и, вероятно, только бог же помнит, чем Настя в это время занималась. Потому что она не помнит. Вернее, не помнила вначале. А потом свыклась, адаптировалась, эволюционировала и стала больше проводить времени с той единственной подругой, с другими знакомыми, с самой собой. Даже стала заезжать к матери – хотя казалось бы!