Неупокоенные

— Я нет. Вот уж сколько лет имею дело с волками, и ничего, жив. Если возникнет необходимость, у меня есть к кому прибегнуть. У Ребекки же, напротив, помощь есть лишь до той поры, пока она в состоянии ее оплачивать. Надо бы вам все это бросить, Паркер. Мутить воду в пруду ни к чему хорошему не приведет.

— Неужели вас не интересует правда?

— Я адвокат, — ответил он. — Причем здесь правда? Моя задача — защищать интересы клиентов. Иногда правда здесь только помехой.

— Подход, гм, надо сказать, очень прагматичный.

— Я реалист. Уголовными делами я не занимаюсь, но если б мне пришлось защищать вас, скажем, по делу об убийстве, в котором вы не желаете сознаться, то что бы вы от меня хотели? Чтобы я сказал судье: в принципе, если разобраться, то убийство совершил действительно он — такова правда? Да будьте ж вы серьезными. Закон требует не правды, а только ее видимости. Большинство дел обыкновенно зиждется на варианте, приемлемом для обеих сторон. Хотите знать, в чем единственная правда? В том, что все лгут. Вот она, истинная правда. Можете взять ее с собой в церковь и освятить.

— Так у вас есть клиент, чьи интересы вы опекаете по делу Дэниела Клэя?

Старк лукаво погрозил мне пальцем. Жест мне не понравился, как и его манера звать меня по фамилии.

— А вы еще тот жук, — сказал он. — Да, Дэниел был моим клиентом. Как ненадолго и его дочь. Теперь Дэниела нет, умер. И прах его развеян. Пусть упокоится там, где осядет.

Он оставил нас в пользу рыбного писателя Джейкобса.

— А он прав, — сказала Джун, имитируя его вкрадчивое покачивание пальцем. — Вы действительно еще тот. У вас вообще бывают разговоры благостного характера?

— Только с вами, — кивнул я с учтивой степенностью.

— Потому я вас и не слушаю.

— И быть посему, — заключил я в ту секунду, как мажордом ударил в колокол, созывая всех к ужину.

Всего нас было где-то около двух десятков, включая самого Хармона с женой. Среди приглашенных были также некая художница по коллажам, о которой ничего не слышала даже Джун, и трое банкиров, с которыми Хармон с давних времен водил дружбу. Впервые хозяин перекинулся с нами словом на входе в столовую, извинившись, что все не мог до нас добраться.

— Джун, о Джун! — напыщенно воскликнул он. — Я уже отчаялся, что не вижу тебя ни на одном из моих мелких междусобойчиков. Переживал даже, уж не обиделась ли ты на что.

Галеристка улыбчиво отмахнулась:

— Я уже настолько тебя знаю, что и не сетую ни на что, кроме каких-нибудь вкусовых ляпов, которые ты иной раз выкидываешь.

Она посторонилась, чтобы мы с хозяином дома могли обменяться рукопожатием. Оно у Хармона было на уровне искусства — и по силе нажатия, и по нужной ширине улыбки (ему бы уроки этикета давать, хотя бы на полставки).

— Мистер Паркер? Наслышан о вас, наслышан. Интересная у вас жизнь.

— Не такая продуктивная, как у вас. Дом у вас красивый, и коллекция, вижу, восхитительная.

Стены покрывало невероятное разнообразие живописи, с умом размещенное так, что полотна и рисунки выгодно добавляли и оттеняли друг друга, иногда даже визуально сталкиваясь в тех местах, где противопоставление должно было оказывать на зрителя особое воздействие. Справа от места, где мы стояли, висело притягательное, с легким оттенком зловещести изображение молодой обнаженной красавицы, а напротив него — гораздо более старое полотно, где на смертном одре, во многом напоминающем ту самую кровать, исходил пожилой мужчина в окружении врача, а также родных и близких — одни согбенные в скорби, другие с печалью на лицах, третьи с жадноватым предвкушением раздачи. Среди них находилась молодая женщина, черты которой удивительно напоминали лицо обнаженной красавицы, что напротив. Те же кровати и те же женщины, разделенные якобы веками, из-за косвенной близости образов становились вдруг частью целостного повествования.

Хармон улыбнулся с искусной проницательностью.

— Я вижу, вы неравнодушны к живописи. В таком случае буду рад продемонстрировать ее вам после ужина. Как бы там Джун ни спорила, а иной раз прелесть эклектичности в том, что в известных пределах можно найти удовлетворение для любого вкуса. Было бы очень интересно узнать, что именно вас привлекает, мистер Паркер, очень интересно. А пока прошу вас, проходите, сейчас начнут подавать.

Мы расселись за столом. Я оказался между секретарем-подругой Хармона (она представилась как Ньоко) и художницей-коллажисткой, белые волосы которой перемежались зелеными прядями, а вид был смутно-тревожно-привлекательным, как у плакучей ивы, готовой заструиться всамделишными слезами. Такие натуры, случается, бывают склонны к вскрыванию вен, причем не только своих. Она сказала, что зовут ее Лето.

— Лето? — переспросил я по неосторожности.

Она нахмурилась. Вот те раз: не успел сесть, а кто-то уже уязвлен.

— Это мое настоящее имя, — сказала она. — То, что дали при рождении, лабуда. Избавление от него в угоду своей истиной идентичности дало мне волю одержимости моим искусством.

— Н-да, — сказал я углубленно. Ба-а, вот это эксцентрика.