Неуставняк-1

– На, въеби! – Он протянул мне сначала кусок отломленного хлеба, а затем початую бутылку водки. – Давай, и сразу ложись.

Сделав два полных глотка, заев их хлебом, я завалился на бок, и меня быстро накрыла неизвестность.

Письма

Писем я написал много.

Надежда Воронкова, именуемая мной в техникуме Джульеттой, появившись на проводах, произнесла в лицо пьяному призывнику: «Сашенька, если хочешь получать письма, то тебе придётся их и писать. Не думай, что на каждое твоё будет два в ответ, скорее, наоборот».

Я пустил по кругу записную книжку, которая вмиг наполнилась адресами. Родня, по желанию, вступила в переписку сама, но аудитория моей корреспонденции в принципе и ограничилась этой книжкой.

Писем было много, я не жалел пасты шариковых ручек. Взамен трёх строчек о своей службе я получал развёрнутый отчёт моего корреспондента, что наполняло жизнь значимостью, которая так нужна в армии среди обезличенных тел сослуживцев. Сейчас и впоследствии я буду приводить примерные тексты писем туда и оттуда.

Самые родные я берёг до дня «Ч»[9], и их было много, и даже очень:

«Папа, мама и бабушка, здравствуйте!

Я знаю, что вы сильно за меня беспокоитесь, но со мной ещё ничего не происходит. Нас привезли в Егоршино. Тут вполне сносно, конечно, в воскресенье не хватает пирогов, я б сейчас съел с треской и картошкой. Здесь достаточно знакомых с Уралмаша и даже есть парни из техникума. Одним словом загораем и ничего не делаем. Следующее письмо пошлю, когда станет ясно, куда меня распределили. Мама, ты не волнуйся, здесь говорят, что всех кого отправляют в Авганистан, уже забрали и мне этот адский огонь не светит.

Целую Саша.

Привет Кузьминовым».

Отъезд

«Рота! Подъём!» – на долгие годы эта команда, как граница, разделила моё сознание на два противоположных мира.

Армейские сны не продолжают реалии дня, мгновенное погружение усталого организма стирает грань действительности, чтоб окунуться во вторую, “собственную” жизнь. Я помню, как летал без крыльев, слегка запрокинув голову назад, рейды разведчика в замке лорда и многое другое. Но никогда не помню границы самого перехода. Звучит команда, а она как выстрел при расстреле: пока летит пуля, все дела завершены – её касание и есть сам переход, и неважно, где ты потом окажешься. И тот и этот мир – твоя реальность, в которой ты дерзаешь, мучаешься, ждёшь, переживаешь. Правда, первый – логическое продолжение, а второй – набор неповторяющихся событий.

«Рота! Подъём!» – Команда звучит только раз, и повторят её уже на следующий день.

И тогда она прозвучала один раз. Все задержавшиеся безжалостно были изгнаны сержантами, а я, так и не вынырнувший оттуда, был единственным, получившим вместо затрещины лёгкое похлопывание по ноге.

Медленное пробуждение и осознание обстановки было ответом на стрессы предыдущего дня и этой ночи. Я поднял голову и увидел пустой ярус нар.

– Хватит тянуться, вставай, поговорим. – Снизу на меня смотрел улыбающийся старшина.

Я медленно сполз с нар и оправился. Спали мы в том, в чём ходили, только снимали обувь и носки.

С улицы доносились команды нашего прапорщика, строившего роту на зарядку. Я заглянул в окно: рота уже стояла с голым торсом, разложив свою одежду на скамейки. Единообразие было хоть и пёстрым, но почти идеальным.

– Равняйсь! Смирно! Бегом! – По команде «бегом» все телами подались вперёд, каждый руки согнул в локтях и приготовился к бегу. – Марш! – Команду прапорщика приняли стёкла казармы, которые затряслись от единого марша ног.

Содрогание окружающего мира от поступи кандидатов в десантные войска было сродни удаляющемуся от станции паровозу.

Но перрон недолго пустовал, его начала медленно наполнять толпа из нижних этажей казармы.

– Сейчас начнётся. – Старшина стоял рядом и смотрел на медленно шевелящийся муравейник.

Меня удивляли его манеры, рассудительность, самообладание и постоянная готовность вступить в бой. Желания унизить младшего в нём не ощущалось – зачем, когда можно подчинить, чтоб управлять и направлять! Очень хотелось быть таким же, и было приятно стоять рядом, зная то, чего многие в это утро ещё и не ведают.