Невечная мерзлота

Звук мотора, работающего на повышенных оборотах, равномерное гудение маслонасосов, повизгивание блоков и тросов — привычные и милые уху бурильщика звуки не могли остаться не замеченными бригадой. Дверь балка хлопнула дуплетом. Виктор не видел, а знал, что рабочие, не дообедав, не одевшись, один за другим выскакивают наружу. Он с Геной зацепил колонковую крюком, поднял и установил в патроне вращателя. Еще минута — и он запущен. Лунев замер в напряженном ожидании. Коронка дрогнула, повернулась с трудом, замедленно. Потом еще и еще, набирая и набирая скорости. «Мороз! Смазка загустела!» — отлегло от сердца мастера. Рабочие стояли вокруг, рядом. По лицам было видно: они относятся к происходящему как к чуду. Лунев тронул рукоять пускателя, и колонковая тяжеловесно, грозно и медленно устремилась вниз, к мерзлоте. Воронка вгрызлась и исчезла из виду. Колонковая углублялась, а Виктор не останавливал станка, как будто решил сегодня же дать месячный план — шестьсот восемьдесят метров проходки.

С видом победителя он наконец подал колонковую наверх, сбавил обороты и устало, деловито — преувеличенно устало и деловито — пошел от станка, наверняка зная, что каждый смотрит ему вслед, ему, победителю! Он шел, бормотал, мычал слова возрожденной песни:

Для тебя я по совести

Все осилю, все сделаю,

Лишь мне дай успокоиться

Над твоими пределами.

Я из боя, из космоса

Вновь к тебе ворочусь,

Дай лишь сил и терпения,

Моя матушка-Русь...

Чутье не подвело его: никого не нужно было увещевать, осаживать или объяснять, что и как делать дальше. Бригада увидела реальный, близкий конец ремонта. Первые сантиметры добытого им керна были лучшим тому свидетельством и лучшей агитацией. Стоит показать человеку конец пути, строительства или другой долгой работы, и он найдет в себе новые силы.

— Работает! Восстановили! — Лешенька Чибиряев даже руками замахал от такого открытия и возбуждения.

— Утю-тю-тю-тю! — ответил ему Постнов, так же махая руками. — Полетели — полетели, на головушку сели!

Но Эдик тоже улыбался, тоже готов был закричать от радости, да и вся бригада загомонила неразборчиво, загудела.

— Ну теперь солнце выйдет, — по-северному сказал кто-то.

У балка Виктор оглянулся. Да, работы еще много — это сквозило отовсюду. Голая, без дощатого настила на пене и без балка вокруг буровой, вышка была похожа на автомобильную раму с двигателем и колесами — ездить может, да не машина. Электрохозяйство на виду, над копром нет тента, и эти закопченные трубы — нет, работы много, причем мелкой, однообразной после того, как закончено все жизненно важное. Двигатель заглушили, разобрали штабель леса, подаренного Ситовым, и принялись за настил на пене. Павел и Постнов продолжали доводить оборудование. Пошли в ход рулоны наждачной бумаги: Заливако, Стрельников и Чибиряев весело драили «ноги» буровой.

— Эдуард и смена Алатарцева! — прокричал Лунев. — Как закончите настил, монтируйте свечи и начинайте бурить помалу. Покажем класс Сергееву!

Повторять такое не требовалось. Каждый на секунду оторвался, выслушал — и еще скорее заходили молотки и топоры, отвертки и деревянные брусы, обернутые наждачной бумагой. Виктор решил: приедет Сергеев, надо ему продемонстрировать работающую буровую.

Начальник партии приехал к вечеру. Наметанным глазом он издалека увидел горящие огни буровой. Его встретила необыкновенно многочисленная смена: пятеро бурили, семеро готовили им фронт работ, подносили бурильные трубы, помогали монтировать их в свечи по две, продолжали обшивать досками пену и буровую, убирали строительный мусор. Одного не учел Лунев — того, что начальник партии никогда еще не видел буровые бездействующими: к его приезду бригадиры и мастера старались навести марафет, продемонстрировать ударный труд. Будничным голосом, словно так все и должно быть, Юрий Васильевич спросил:

— Ну, Лунев, сколько набурил?

— Двенадцать метров.

— Мировой рекорд!

Впрочем, и о пожаре Сергеев хладнокровно спросил тогда: как погорели? «Нет, в этом парне положительно есть что-то», — думал он теперь, но хмурился из-за всех тех неприятных минут и часов, которые пережил но вине этого мальчишки, хмурился из-за того даже, что не рассмотрел этого неясного «что-то» в Луневе раньше.

Мастер пытался сдерживать восторг, но терпения хватило минуты на две, пока не вошли в балок.

— Нет, Юрий Васильевич, что ни говорите — не ожидал! Клялся-божился: «Восстановим!» — но до конца но верил. А сегодня запустил, — запускаю, и руки трясутся! Запустил и поверил! — сбивчиво говорил мастер улыбающемуся Сергееву.

— Молодец-молодец, — хвалил начальник партии, как-то вынужденно, снисходительно хвалил. — Волновались мы там за тебя.

— А то не знаю! Но ведь сделал!

Лунев был прав в своих догадках — все эти дни пятнадцатая буровая у начальника партии значилась в мыслях, не в бумагах, под номером один. От нее во многом зависела репутация всей партии и самого ее начальника.