Never Finished: Unshackle Your Mind and Win the War Within

Упорные игроки не опускают голову и бьют по рукам. Они натренировали свой разум, чтобы не сдаваться в трудные моменты. Они распознают ложную вершину как таковую и всегда будут вести себя так, как будто они уже далеко от вершины. Большинство людей замедляются и страдают на крутой тропе, но для "хард чарджера" уклон и высота не имеют значения. Они держат свой разум в режиме атаки до тех пор, пока не останется гор, на которые можно подняться, а когда они действительно достигают вершины, то жалеют, что это длилось немного дольше.

После примерно четырех миль подъема я пробежал трусцой через провал между двумя вершинами на перевале Хоуп и покачал головой. Уже закончилось? подумал я, набирая темп и преодолевая спуск к повороту на пятидесятой миле, где меня ждала команда.

Я не дотянул до своего PR-темпа в Лидвилле - двадцать два часа и пятнадцать минут, что позволило мне войти в сорок лучших среди всех участников. Не то чтобы я знал об этом в то время. Я не носил фитнес-часы. На мне были специальные десятидолларовые часы из Walmart, которые я купил накануне, потому что я не хотел, чтобы знание о моем темпе омрачало мое мышление. Я был сосредоточен на одном: на поставленной задаче.

После короткого отдыха, чтобы поесть и подкрепиться, настало время повторить мои шаги и подняться на перевал Хоуп с обратной стороны, на этот раз с пейсером. Мой старый друг Ти Джей набил свой рюкзак дополнительной едой, водой и снаряжением, которые, по его мнению, могли мне понадобиться, а его ноги были свежими. Его присутствие подтолкнуло меня к подъему в быстром темпе, и хотя я уже давно не бегал по тропам, за эти годы я стал хорошим техничным бегуном по тропам. Мышечная память вернулась, что позволило мне атаковать спуск и пролететь его с другой стороны.

На семьдесят пятой миле наметился последний крупный подъем в гонке. Он называется Powerline, и на нем тоже есть несколько ложных вершин. У Ти Джея была пара треккинговых палок, и он постоянно предлагал их мне. Его раздражало, что люди с палками обходят нас на обратной стороне перевала Хоуп, а я все еще иду с палками на коленях. Мы нагнали большинство из них на спуске и на равнине, но на Powerline снова сдали позиции.

"Давай, парень, просто попробуй проехать на жердочках милю или две", - сказал он. "Посмотрим, понравятся ли они тебе".

"К черту это", - огрызнулся я, когда мимо нас прошли еще два человека. "В старые времена это было жульничеством". К тому времени я уже был на взводе. Впервые за весь день накопленные мили и мой темп начали утомлять меня, и он это заметил.

"Говорю тебе, Гоггинс". Я посмотрел на Ти Джея, который протягивал их, словно знал, что представляет оружие последней надежды ворчливому самураю, который все еще держится за старые порядки. Я выхватил их, раздраженный тем, что отказываюсь от старой жесткой этики ультра. Но, с другой стороны, спорт развивался, и это была возможность для меня развиваться вместе с ним. Как он и обещал, эти палки сняли с моих ног такую нагрузку, что они вдруг почувствовали себя свежими, и я устремился вверх по этой крутой горе.

Я двигался лучше и быстрее, чем за последние несколько часов. Я преодолевал опытных ультрабегунов, как множество слаломных флажков. Моя уверенность росла, а чувства обострялись по мере того, как я продвигался вперед. Я чувствовал себя настолько сильным и в потоке, что в моей памяти что-то всколыхнулось и всплыло на поверхность. Именно это делает такие соревнования, как Leadville, такими глубокими и поэтичными. 100-мильная гонка на высоте выжимает из вас все силы, и, поднимаясь по Powerline, я видел испуганного ребенка, который искал выходы, потому что был слеп к своим собственным возможностям.

***

Мое заикание проявилось в середине третьего класса, когда я учился во втором классе в Бразилии, штат Индиана. К пятому классу я не мог произнести и трех слов без заикания. Особенно плохо мне было рядом со взрослыми и незнакомыми людьми, и совсем плохо, когда приходилось выступать публично. Я никогда не забуду школьный спектакль. Все знали, что я заикаюсь, но поскольку участие в спектакле было обязательным, учитель милосердно выделил мне роль с одной репликой. Я репетировал ее дома сотни раз. Иногда я спотыкался. Обычно все выходило гладко и без морщин, но под светом сцены я запинался.

Тишина была невыносимой. В зале присутствовало пятнадцать, максимум двадцать человек, все они были родителями, и более благосклонной аудитории нельзя было и ожидать. Все терпеливо ждали, почти желая, чтобы я заговорил. Несколько моих одноклассников хмыкнули, но большинство болели за меня. Моя учительница смотрела широкими, чуткими глазами, как дрожит моя нижняя губа. Я знал, что это безнадежно, поэтому повернулся и ушел со сцены, даже не попытавшись выступить.